Поток, который продолжает бурлить
У нас в редакции есть традиция: накануне дня рождения газеты журналисты берут интервью у главного редактора Рафаэля Гольдберга.
Вопросов каждый год немало. Это все то, о чем мы не успеваем спросить шефа в пылу динамичной (некоторые даже скажут — сумасшедшей) редакционной работы, нашей ежедневной жизни. Как говорит сам Рафаэль Соломонович, «есть возможность поговорить о газете и, что называется, сверить часы. Давайте сверим».
Чечета: — Двадцать лет для газеты — это молодость?
Гольдберг: — Смотря для какой. Для одних это вечность, для других — юность.
Чечета: — А для нашей?
Гольдберг: — Для нашей — это поток, который продолжает бурлить. И это хорошо. Мы молодые, но уже не юные. Не такие уж мы и наивные, хотя наивность в нашей профессии нужна, она — одно из необходимых качеств.
Зайцев: — Много времени и сил вы тратите на молодых журналистов. Можете ли вы предсказать: получится из новичка сотрудник редакции или нет?
Гольдберг: — Чаще всего, да. Но бывают и неожиданности. Все зависит от противного: от того, насколько человек сам хочет, чтобы из него получился сотрудник. Он может сопротивляться: вот я такой, а таким, как хотите вы, я не буду. В таком случае человека невозможно научить и, тем более, заставить во что-то верить, если он этого не хочет. Потому что газета — это вся команда, и если все бегут в одну сторону, а один — в противоположную, то.
А бывают и неожиданности: человек себя не показывает, не показывает, а потом — бум! Как раз в случае с автором вопроса получилась похожая ситуация. Он пришел в редакцию с претензией писать о культуре. Я ему сказал, что многие мечтают писать о культурах высоких и прекрасных, но есть сфера очень важная — железо и производство.
Здесь я должен объяснить, почему я так толкаю в эту железную сферу. Я сам едва не стал инженером-металлургом. Вырос на горнозаводском Урале, и для меня существование громадных заводов естественно. Это жизнь, хлеб — как угодно! И романтики заводского дела, они существуют! Мы просто не видим их, потому что мы не можем туда воткнуться. Мы думаем, что романтика -это, простите за грубость, танцы-шманцы. А ведь я помню инженеров, которые писали прекрасные стихи, изумительные книги -Олег Куваев, Олег Тарутин. Я могу цитировать:
«У старушки Медичи
были гады-родичи:
властолюбцы, интриганы,
родич родичу — удав.
Лезли к трону непрестанно,
на приличья наплевав…»
Как красиво, правда? Можно идти к прекрасному через железо, через материальную сферу, которая была, есть и будет основой человеческого существования.
И вот Дима (Зайцев — Ред.) ходил на заводы. Он не плакал, но по его лицу было видно, что его оттуда отпинывают: «Нет, к нам нельзя, идите в пресс-центр.» А я говорил ему: «Ты пойди в цех, ты почувствуй, как пахнет горелая стружка. Это очень интересно, я сам это люблю». Сейчас результат вы видите сами. Другого человека в городе Тюмень, журналиста с производственной специализацией, больше нет.
Ильина: — Вы — журналист, вы -главный редактор, вы — преподаватель, вы пишете книги… Кем вы себя ощущаете в большей степени?
Гольдберг: — Можно я отвечу эпиграфом из книги, которой вы еще не видели?
«Ты хочешь знать,
кто я, что я, куда я еду?
Я тот же, что и был
и буду весь мой век,
Не скот, не дерево, не раб,
но — человек…»
Все это — часть моего человеческого. Я люблю писать, но не могу сказать, что я не люблю править. Самое интересное, я раньше не очень любил править материалы, мне было интереснее писать самому. Но нет. Помочь, подсказать, повернуть фразу, увидеть то, что журналисты второпях или по другим причинам проскочили — это тоже интересно. Это тоже строительство. Поэтому я не делю себя: вот до сих пор я редактор, до сих — педагог.
Ильина: — Когда из редакции по разным причинам уходят ваши ученики, те люди, которых вы сделали журналистами, вам жаль или вы расстаетесь с ними с легким сердцем?
Гольдберг: — Я сначала их ненавижу. Они уходят по-разному. Если уходят честно, то я потом с этим примиряюсь и по-прежнему их люблю — как Перу Кабакову, Лену Кох… С Сергеем Русановым у нас теплые отношения. Оля Саблукова, когда входит ко мне в кабинет, первым делом говорит: «Я вас люблю!» Я ее тоже люблю. Лишь бы они не врали, уходя. Н у, скажи честно: «Ухожу, мало платят!» Если честно, то как я могу сердиться?
Танков: — Вы хотели бы, чтобы кто-то из ваших внуков стал профессиональным журналистом?
Гольдберг: — Я бы хотел, потому что считаю, что это очень хорошая профессия. Страшная, но хорошая. Страшная, потому что она потребует тебя всего. Всего! Вы даже не представляете, до какой степени. Она тебе и даст все, но при одном условии — она все возьмет. Так что я хотел бы, чтобы кто-то из внуков стал журналистом. У меня есть и меркантильная цель: кому-то же мой огромный архив должен достаться!
Чечета: — Какие качества вы цените в журналистах?
Гольдберг: — Способность признавать свои ошибки. Как в волейболе: виноват, значит, руку вверх, а голову — вниз. Потому что, если человек способен свою ошибку понять и признать, то это шаг вперед. Я не могу требовать от каждого из вас полного поглощения работой, потому что мы все разные, и в этом вся суть. Я всегда говорю, что природа экономна, и если есть два человека, которые думают одинаково, то один из них -лишний.
Чечета: — А на каком месте готовность журналиста отказаться от остальной жизни в угоду работе?
Гольдберг: — Я ведь не отказываюсь от своей жизни. Это целое. Это трудно объяснить, наверное, вам надо прожить столько, сколько прожил я. Попробуйте посчитать: от чего вы получаете больше удовольствия? Я помню, как вышла моя первая заметка в челябинской газете «Комсомолец» 29 мая 1959 года. Я купил в киоске несколько экземпляров и с важным видом ехал в электричке, держа в руках газету и читая. Мне был 21 год, и я не знал, что это начало чего-то нового. Не надо ни от чего отказываться, все это вместе.
Ильина: — За 20 лет столько газет закрылось. Как вам удалось сохранить газету в течение этих лет? И даже сохранить ее лицо, ведь читатели говорят, что «Тюменский курьер» ни под кого не подстраивается.
Гольдберг: — В административном аппарате огромное количество отношений. И если встанешь на какую-то одну платформу, то получишь огромное число противников. Поэтому так важно оставаться самим собой. Постепенно люди привыкнут к тому, что ты «всехный». Потому что газета такая, она не может быть чей-то.
Когда-то Степан Киричук, еще будучи мэром, рассказывал мне, как ему позвонил губернатор Рокецкий и сетовал: «Вот, твой Гольдберг…» А Киричук ответил: «Он не мой, и я — не его». Не знаю, правильно это или нет, но мы с ним договорились: я его не учу руководить городом, а он не учит меня делать газету. На берегу договаривались!
Приходят новые руководители, я начинаю объяснять: вот наша газета, вот такие у нас принципы работы. Мы — партнеры. Мы не сопротивленческая газета, мы не воюем, мы рассказываем.
Самаркина: — Были моменты, когда хотелось все оставить?
Гольдберг: — Каждый день. Вчера — последний раз (смеется). В такие моменты лучше всего лечь спать, утром будет новый день.
Горбунова: — Сегодня говорили о новой крови, которая необходима живому организму газеты. Какая роль у нее, и какая роль у тех опытных сотрудников, на которых можно опереться?
Гольдберг: — Мне не очень нравится словосочетание « новая кровь». Я считаю — новые краски. Каждый из вас приносит в газету свою краску. Может, поэтому газета, сохраняясь в сути, меняет окраску. Земля одна, а цвета разные: весна, лето, осень, зима… Да и осени все разные, лето не похоже одно на другое. Новые сотрудники также приносят новую краску. Задача редактора: увидеть эту краску и поместить на общее полотно. Может, удачно получится. Уходит человек, с ним уходит краска, но появляется другая.
Горбунова: — Есть ли среди тех сотрудников, кто покинул редакцию, те, о ком вы вспоминаете как о безусловных мастерах?
Гольдберг: — Я всегда буду с огромным добрым чувством и уважением вспоминать наших фотокоров Сергея Киселева и Сергея Русанова. Я всегда рассказываю этот случай. Май 1994 года, приехал патриарх Алексий. Чиновников поближе поставили, прессу -подальше. И стали пихать фотокоров. Все стали возмущаться, а Русанов достал фотоаппарат и стал снимать тех, кто толкал прессу. Это профессионально.
Один снимок Сергея Киселева я тоже хорошо помню. Он шел по улице Гранитной и увидел в кустах одинокую телефонную будку. Она до сих пор там где-то стоит.
Помню, как Лена Кох после увольнения из, если не ошибаюсь, «Тюменского комсомольца», пришла к нам. Она стала политическим обозревателем. То есть она встала на платформу, и та пришлась ей по плечу, по ноге — как угодно.
Или Лера Кабакова, которая пришла сама. Появляется человек и сидит у компьютера. Каждый оставил какой-то след, я помню это. Помню многое из того, что они писали. И чего не писали.
Чечета: — От чего, на ваш взгляд, журналист профессионально растет, а от чего деградирует?
Гольдберг: — Этот вопрос, конечно, лучше задавать барону Мюнхгаузену. Потому что это он старался расти. Я думаю, что каждому отмерен свой пузырек интереса к жизни. У кого-то маленький, у кого-то — целая бадья. Жизнь кончается, а ты еще не допил ее, еще же интересного столько, еще столько всего хлебать! Интерес! Его надо в себе сохранять.
Ильина: — Какие черты необходимы главному редактору, без чего ему нельзя?
Гольдберг: — Я не знаю. Я работал с разными редакторами. Володя Фатеев сам никогда ничего не писал. Но он очень чувствовал написанное тобой. Возможно, необходимо умение идти рядом с журналистом, читать написанный текст не только как редактор, но и как тот, кто его пишет. То есть чувство локтя должно быть.
Это редакторская двойственность: с одной стороны, жесткий прессинг, потому что есть график работы, с другой — сочувствие, поддержка. И еще важное качество — незлопамятность. Это от Киплинга, такой закон джунглей: «С наказанием кончаются все счеты». Помните, как медведь Балу отшлепал Маугли лапой, а тот встряхнулся и пошел? Наказание получено. Все. Тут вам самим виднее, что у меня есть, а чего нет.
Горбунова: — Я помню, что когда-то давно вы отправили меня на интервью к Олегу Табакову. Я страшно боялась.
Гольдберг: — Ты получила удовольствие?
Горбунова: — Огромное! Главное, что я увидела тогда то, что все говорят о Табакове. Что он -открыватель талантов. Я увидела, как он открывает в тебе то, что ты сам не знал. Что в этом смысле должно быть у главного редактора, чтобы он мог разглядеть талант в том, кто пришел работать в редакцию?
Гольдберг: — Я скажу: доверчивость.
Ильина: — А умение брать на себя ответственность?
Гольдберг: — Это не умение, это уже работа. Моя подпись стоит последней, это закон. Новые газеты табличку с именем редактора ставят теперь где угодно. В то время, когда я начинал работать, было правило: редактор отвечает за все, что напечатано выше его подписи. Так и у нас. В ответе за все. Это норма.
Танков: — Многие тюменские издания, следуя духу времени, поменяли свое графическое лицо. Нет ли у вас ощущения, что и «Тюменскому курьеру» пора его как-то изменить?
Гольдберг: — Несколько лет назад я сказал Евгении Гольдберг, которая была участником создания этого графического лица: «Может, поменяем первую полосу?» Она говорит: «А что, кто-нибудь пожаловался?» Я говорю: «Нет». Вот и все, осталось, как есть.
Самаркина: — Некоторые специалисты считают, что информация как таковая умерла. Потому что сегодня она так быстро распространяется по сети Интернет, что ее как бы и нет. Новости в газете выходят всегда позже, чем в Интернете. И иногда хочется все бросить: зачем я буду писать это, если все уже и так все знают. Как сделать, чтобы и тебе было интересно писать, а людям — читать это?
Гольдберг: — Я отвечу еще одной моей любимой цитатой: «Об этом многие знают многое, все -что-нибудь, и никто — достаточно». То есть, в каждой информации есть поворот, который создаст только журналист. Есть еще фраза: «Важен не смысл, а придание смысла». Только вы можете придать смысл этой информации. Вспомните, очень часто мы на летучке раскручиваем какую-то тему и выходим на такой ее поворот, о котором никто не написал. И впечатляет не факт, а его обработка, подача, анализ. Информация не умерла.
Вспомните тот день, когда упал самолет (ATR-72 — Ред.). Фотокор Вика Ющенко поймала информацию, доехала, бросила машину и в своих модных сапогах по мешанине из снега и грязи дошла до оцепления. И отдала свою фотокамеру одному из тех людей, кто был за оцеплением, потому что ее туда не пустили. И он снимал. Вот это журналистский подход и та информация, которой не было ни у кого.
Ильина: — Вопрос по поводу гласности и правдивости. Есть они?
Гольдберг: — Я вам скажу снова: мы все отдаем сами. У нас ничего не отобрали. Все, что мы отдали, — отдали сами. Отступая по разным причинам. Сдаваясь там, где никто не просил нашей сдачи. Мы — не лично мы, но сама профессия. А рубеж надо держать! Вспомните, сколько раз мы вместе ломали головы над тем, как написать, что написать. Как сказал римский сенатор Катон: «Делай, что должно, и пусть будет, что будет». Я же вам всегда говорю, чтобы вы сначала написали то, что действительно думаете. А если надо что-то «подрессорить», то я возьму этот грех на себя. Он мой, редакторский, не ваш.
Шабалин: — Вы однажды сказали: «Я ничего не боюсь». Я не верю, что человек может вообще не бояться. Был у вас такой случай в работе, когда вам было страшно?
Гольдберг: — За себя я уже действительно не боюсь. Но страшно было 3 октября 1993 года после выпуска первого номера «Тюменского курьера». Номер этот был проельцинистский, а в Москве началась пальба, вы помните. У меня было жуткое состояние. Я говорил себе: «Дурак, не мог подождать неделю, пока все устаканится!» И вот я иду через городскую площадь ночью к администрации, и меня встречают два автоматчика: «Стой, кто идет?» И я дрожащим голосом отвечаю: «Я редактор новой городской газеты». Захожу в холл администрации, по нему ходит Киричук, а за ним — охрана с автоматами.
Страх — это врожденное чувство, которое спасает человека. Но еще есть приличия, убеждения, знание фактов.
Горбунова: — Родитель всегда боится за ребенка, хоть пять лет ему, хоть 25. Вы в этом смысле боитесь за газету?
Гольдберг: — У нас были времена и похуже, чем сегодня. Я не боюсь, я ее, газету, жалею. Мне бы хотелось, чтобы она тверже стояла на ногах. Но такое теперь время. А времена, как известно не выбирают. Нам досталось такое.
Ильина: — Вы можете представить, какой газета будет через год?
Гольдберг: — Нет. Она будет такой, какой мы ее сделаем.
***
фото: Оксана Чечета;Тимофей Шабалин и Инна Горбунова;Мария Самаркина;Дмитрий Зайцев;Рафаэль Гольдберг;Во время юбилейной пресс-конференции.