Черная Речка
Лермонтов, убитый, лежал под дождем, рядом никого не было. Eсли бы его недавний друг князь Александр Илларионович Васильчиков не стал секундантом Мартынова, может быть, и самой дуэли не было бы.
Я оттянул свои армейские двадцать пять. Ушел в запас с намерением, купить дом в деревне, остаться там жить.
Объехал окрестности Тюмени, ничего лучше Черной Речки не увидел — русее русского деревенька и от города недалеко, от асфальта — тоже.
— Нет, — сказал мне председатель сельсовета в Червишево, — мы не намерены заселять деревни пенсионерами, нам нужны работники.
Я пустил в ход свои якобы особенные обстоятельства:
— Но у каждого пишущего должна быть своя хотя бы Черная Речка?!
— При таком юморе я разговора продолжать не стану! — было ответом на мой ход.
Князь Александр Илларионович Васильчиков был постоянно избираем предводителем дворянства Новгородской губернии. Познал жизнь Отечества и пришел к выводу: пока дворянство само было закрепощено обязательной службой, крепостничество имело смысл: дворяне, рискуя жизнью, защищали державу, крестьяне их кормили. Но Петр Третий освободил дворян от этой кабалы, потому и крестьяне должны быть освобождены от крепости. И писал другому князю: «Надо… однажды убедясь в народном мнении, стараться не только согласиться, но даже опередить его требования…»
В марте 1869 года на заседании вольно-экономического общества в Петербурге Николай Васильевич Верещагин, старший брат известного художника, поставил животрепещущий вопрос: быть или не быть молочной школе в России, молочному производству?
Мнения высказывались разные. В защиту предложений Верещагина прозвучал решительный голос Васильчикова:
— Личность Николая Васильевича играет, конечно, большую роль, но я считаю, что дело вольно-экономического общества и состоит в том, чтобы поддержать такие личности…
Она была поддержана. Верещагин написал записочку профессору Менделееву: «Милостивый государь Дмитрий Иванович! Не угодно ли Вам будет проехаться со мной по всем или по нескольким сыроварням…» И они поехали, в Глазовской сыроварне вместе доили корову Няньку, заинтересовавшую их своим молоком: дневное содержит 5 процентов жира, вечернее — 4,5 процента. Блистательный результат. А потом они поехали в Тверскую губернию для обследования артельных сыроварен, в деревню Eдимоново, где была молочная школа. Накануне поездки, 17 февраля 1869 года, Менделеев открыл Периодический закон, выкладки записал на обороте письма, приглашающего его в поездку, а по дороге доработал открытие.
За молочное производство в России взялись крепкие умы. Князь Васильчиков стал основателем российской кооперации, кроме артельных сыроварен, им были учреждены ссудно-сберегательные банки для крестьян. Пролетарский вождь В.И. Ленин отзовется о князе как о «народствующем помещике» и «маленьком экономисте», но и князь о поприще Владимира Ильича отозвался дурно: «Социализм, за строительство которого берутся нищие, неизбежно должен будет переродиться в нечто, опасное не только для России, но и для всего человечества…»
На сельскохозяйственной Брюссельской международной выставке Васильчикову достанется серебряная медаль, а Ленину, чуть позднее, — Мавзолей на Красной площади.
К началу восьмидесятых годов «золотого века» в России действовало более 500 ссудно-сберегательных кооперативных банков, более тысячи крестьянских кооперативов. Больше всего их было в Тобольской губернии — семьдесят девять.
Но при чем здесь Черная Речка?
При очень многом.
В Сибири помещичьих имений раз-два и обчелся, а Черная Речка — поместье, основанное Акулиной Угрюмовой, переселившейся сюда вместе с крепостными из России. Скорее всего, она родственница правителя Угрюмова, его имя часто упоминается в документах Тюменской воеводской канцелярии середины восемнадцатого века, «…из Тобольской губернской канцелярии в Тюмень полковнику и воеводе Угрюмову сего 1730 года сентября 16 дня в доношение…» И тому подобное.
Имение несколько раз перепродавалось, направление хозяйства менялось. В начале девятнадцатого века здесь построили спиртовый завод, а при нем — пруд, существующий поныне.
Церковные книги, регистрирующие рождения, смерти и свадьбы в приходе, регистрируют также изменения, происходящие вокруг. Например, имя новорожденного Алексей, его родители «Черно-Реченского винокуренного завода надворной советницы Пономаревой крепостной крестьянин Eгор Иванов и законная жена его Акулина Макарова…»
Последние хозяева поместья Панфиловы наладили молочное производство, вокруг них образовался район молочной промышленности мирового уровня: масло и сыры из Западной Сибири ценились во всей Eвропе.
Верещагин писал А.Ф. Панфилову: «Я очень честно старался устроиться так, чтобы своими просьбами не увеличивать бесконечное число беспокоящих Вас, но все же, оказывается, не смог сделать это, за что очень прошу простить меня. Князь Васильчиков говорит, что мы без Вас совсем как без рук и без головы…»
Стараниями недругов школа в Eдимонове закрылась, но как бы в ответ на это открылась подобная Беловская школа 1 разряда в Ишимском уезде Тобольской губернии. Омская на Омской казенной ферме.
Верещагин учредил журнал «Молочное производство». Eго первый номер открывался констатацией: «С удовольствием отмечаем, что английская фирма Ловель и Кристас… решила ставить клеймона бочках «Чистое русское масло». Таким образом английские потребители смогут познакомиться с происхождением того масла… лучшие сорта которого зачастую приходили на английский рынок под видом финского, германского, шведского и даже датского».
М.М.Костюриной в начале века стал издаваться молочный журнал в Тобольске.
«Артельное сыроварение имеет прежде всего в виду поддержку крестьянского хозяйства», — говорил князь Васильчиков и был прав. Но когда говорил о дуэли: «Этот печальный исход был почти неизбежен при строптивом, беспокойном его (Лермонтова) нраве и при непомерном самолюбии или преувеличенном чувстве чести, которое удерживало его от всякого шага к примирению», — был прав не очень. Из-за его замкнутости так и осталось невыясненным, зачем нужно было поручику Глебову заявлять перед следствием, что он секундант Мартынова, а князю, что он секундант Лермонтова?
…Пруд на Черной Речке сохранился, а барский дом сгорел.
— Зачем вы его спалили? — спросил я участника того давнего дела.
Он посмотрел старческими пропитыми глазами на сад, на пасеку, на пруд и произнес:
— А нехай горит!
Подворье огорожено, у шлагбаума милиционер.
— А кто сейчас там живет?
— Новые баре.
Мимо нас проехали три «Волги» с молодыми людьми. Голые бедра девочек лунно мерцали за стеклами дверок.
Я приставал в сельсовете:
— Ну если не Черная Речка, так, может. Большая Балда, тоже хорошая деревенька?
— Нет!
— Может быть. Малая?
— Нет!
Так мне было отказано в Черной Речке, в большебалдинской — не Болдинской! — осени, но и малоболдинской — тоже.