Надежда и ее артефакты
Eсть люди, которые умеют создавать волшебные миры, где хочется остаться надолго, желательно навсегда, или хотя бы унести с собой частицу этого мира, пусть даже ручку, деревянный брусок или гвоздь.
Только вот гвоздь этот в собственном доме никуда не вобьешь, он будет чужеродно болтаться, пока не потеряется. А в том мире гвоздь был диковинным предметом.
Или винтажный флакон, пустячная штучка, но затейливая, подходит для одного некрупного цветка. У меня он едва не затерялся на полке, стоял сиротливо среди других плошек. Склянка, да и только. А у Надежды Павлючковой пузырек обрел своих и стал солнышком.
Надежда — историк по образованию, фотограф по призванию, а еще исследователь повседневности, психолог вещей, любитель тюменских древностей. На ее карточках оживают старые дома под снос, они давно стоят без хозяев, без радости и любви, а Наде вдруг показывают самое сокровенное -письма близким, фотографии, кружево занавески, чашку кузнецовского фарфора, редкую книгу, потрепанную куклу…
Часть сокровищ Надежда сохраняет в кадре, а часть усыновляет и уносит домой. Живет она в Затюменке, в доме конца девятнадцатого века.
— Eсть точка на большой карте мира, очень крошечная, будто укол иглы, мой дом, старый и мудрый. Давно, когда на меня бездомную свалились деньги, и я стала искать себе жилье, перебрав все возможные варианты, пришла на угол двух старинных улочек, поднялась на второй этаж, глянула в старые окна и поняла, я дома. Долгое время я думала, что нашла себе дом, сейчас думаю, что дом сам нашел меня, — рассказывает Надежда.
Дом достался Надежде с историей, старыми вещами, она добавила к этому коллекцию своих странных артефактов.
— И мы сложились, как пазл, -продолжает она. — Я ничего не трогаю в доме, мы старимся вместе с ним. Долго я не задавалась вопросом, зачем это все нужно, и время пришло однажды, время цветения поздних астр. В старую глиняную корчагу я поставила этот букет собранных астр, и голос внутри меня: ты посмотри, это очень красиво. Да, это красиво, подумала я, занося астры в дом, часть не вошла в букет, и я положила их на окно, не хватает красного, снимая кольцо с кораллом, подумала я. Иду в шкаф и начинаю искать старую детскую фотокамеру, снимаю и вдруг к кадру приходит странное название: «У осеннего окошка Ванюша пишет»… и потом уже, когда снимала дома, очень часто возникали в голове эти странные названия. Дом научил меня чувствовать и слышать старые вещи, без страха смотреть в старые зеркала. Очень похоже, что кадры, сделанные дома, — это неоконченная пьеса для моего фотоаппарата.
Надежда Павлючкова — собирательница осколков бытия. Моментов до того незатейливых, что никто, кроме нее их не замечает. Только ей открывается что-то таинственное, застрявшее между мирами.
Насмотревшись фотографий Надежды, вы уже не пройдете мимо летучего отражения в треснутом зеркале, выброшенного плюшевого тигра, стены с потеками и облупившейся краской.
А какое удовольствие слушать ее рассказы!
«.Когда встречаются приметы достойного быта времен СССР, хочется сделать кадр. Здесь фарфоровая тарелка ГДР, потом мне встретилась фарфоровая чашка из Китая, потом японская кофейная с золотой ручкой и сахарница польского фарфора с маками -все это раньше стояло в шкафах и сервантах на видном месте и являлось гордостью хозяев, сейчас это под ногами».
«…Осенние сумерки, страшно, я забираю последние альбомы в заброшенной квартире. У порога почему-то запинаюсь и с лестничного проема замечаю под ногами грязную рюмку толстого граненого стекла, наклоняюсь и поднимаю. Дома, отмыв эту рюмку, я просто залюбовалась странной формой, игрой граней и рисунка.
Набираю в гугле, и тут же мне выдает странное название — лафитник, то есть маленькая рюмка в форме тюльпана, которая была только в России в XIX веке и получившая свое название от полюбившегося русским богатеям французского красного вина Шато Лафит»
«…В квартире, где жила Маргарита, все разгромлено, и только фотографии почему-то остались нетронутыми. Она пила, слышу я голос Вали, и они хорошо жили когда-то, но потом ее лишили родительских прав, и она все продавала из дома, печальный такой конец обычной истории. Но она любила своих детей тоже до последнего, судя по фотографиям и надписям на них».
«…Сегодня не фотографировалось, просто решила погулять, делая какие-то дежурные кадры. Ноги как-то сами принесли на Бабарынку, закатное солнце нежным светом освещало руины коммунистического будущего. Двери одного из пансионатов гостеприимно распахнуты, правда каменное крыльцо было отломано и забираться пришлось с трудом. Остановилась на пороге, дальше страшно, очень страшно, я даю себе пять минут и на выход. Я не люблю при съемке разговаривать с людьми, по сути своей, я вор их эмоций, впечатлений, внутренних желаний, их агрессии или доброты, мне не нужно разговаривать, я чувствую, слышу и вижу. Зашла в этот пустой холл, ощущения лавиной нахлынули на меня, я слышала этих людей за бетонными стенами, внутренние часы отбивают тик-так, быстро, быстро, хорошо, что вечер субботы, а не пятницы.
Обгорелые изрисованные стены давят, из полуосвещенного мутным светом коридора слышатся детские голоса. И навстречу мне выбегает девочка в розовом комбинезоне, блестя глазами спрашивает, а зачем вы фотографируете, у нас будет новый дом, я молчу, не могу врать и улыбаться, я просто молчу».
«.Возле помойки стоит одинокий стул с зеленым сиденьем, на него светит холодное февральское солнце, и эта зелень сверкает изумрудом на фоне грязного снега, ну как тут не сфотографировать-то. Отойди, отойди от стула, я его уже себе присмотрел, слышу голос, оборачиваюсь, а дядька уже отпихивает меня, хватает стул, прижимает к груди и несется с ним к ближайшей пятиэтажке. Ну, и хорошо, будь счастлив, зеленый стул. Eсли что, то это про любовь».
***
фото: Работы Надежды Павлючковой.