Ненапечатанная книга
Недавно прочитал о том, что в Москве, в Бутово, где хоронили убитых в 1937-1939 годах, во время Большого Террора, поставлен памятник.
В Тюмени такого памятника нет. Зияет пустыми окнами дом по улице Республики, где недавно было общежитие университета, а до него — городской отдел НКВД. Здесь допрашивали и расстреливали. Дымит по-прежнему асфальтовый завод по улице Полевой. Там находилось старое Затюменское кладбище. На его юго-западной окраине в конце тридцатых годов закапывали тела жертв.
Несколько газетных заметок -единственная память о безвинно погибших. Да еще несколько тысяч фамилий, которые хранятся в компьютере. Это рукопись «Книги расстрелянных», которая так и не стала книгой.
В разгар перестройки тюменское управление государственной безопасности разрешило выбрать из архивов фамилии невинных жертв. Затем временное бюро обкома КПСС постановило издать траурный список книгой. Тюменский облисполком тоже принял соответствующее постановление. Правда, последний из партийных секретарей не поддержал разговора о том, что клартия должна бы помочь изданию книги финансами, ведь и в репрессиях Партия принимала участие». «Не трогайте партию!»
— потребовал секретарь. А потом галопом поскакали цены и возможность издать книгу на общественные деньги исчезла.
Стали готовить серию книг в честь пятидесятилетия области. Конечно, «Книга расстрелянных» — тоже часть истории. Но на нее, сказал очередной чиновник, денег нет.
Сегодня день памяти жертв массовых репрессий. И мы отмечаем его очередной газетной публикацией.
Репрессии были массовыми. Это говорит не только о количестве жертв, но и о том, что они происходили повсеместно. Две тысячи убитых в таком маленьком городишке, каким была в то довоенное, литературно-безмятежное время Тюмень.
С кем боролся сталинский режим? Кого он уничтожал? На страницах неизданной книги, в электронном мозгу компьютера запечатлены имена представителей всех классов и сословий, всех партий и всех социальных групп. Строго пропорционально составу населения страны. Ни одна профессия, ни одна национальность не имеет предпочтения перед другой.
В одном и том же списке и сторож тюменского универмага, и единственный в городе профессор местного пединститута.
Сегодня мы пытаемся воссоздать негосударственные предприятия, артели, акционерные общества. А сколько их было, таких артелей, перед войной, перед Большим Террором! Артель «Свой труд», артель «Огородник», артель «Кондитер», артель «Республиканец»…
Когда я уже сейчас слышу гневные слова разных лидеров о «разваленном СССР», о чужеродном влиянии, о проникновении иностранного капитала, я не могу не думать, что в посмертных списках, в расстрельных списках, одобренных правительством того самого СССР (в соответствующий, конечно, период) есть их однофамильцы, а кое у кого и родственники: Черепановы, Васильевы, Змановские, Репетовы…
Никто не имел предпочтения, все были равны перед трибуналом, средневековым трибуналом, запросто перенесенным при всеобщем одобрении или при всеобщем ужасе, в двадцатый век.
…Перемешала смерть
В рудой земле пустынь…
Люди из неизданной книги долгое время еще оставались живыми для родных. Их трагическая судьба до самого последнего времени была скрыта. Сначала родных извещали, что арестованных осудили «на десять лет лагерей без права переписки». Спустя несколько лет извещали, что «осужденный умер от воспаления легких», например. Эта государственная ложь закреплялась официальными документами, которые загсы выдавали родным даже после реабилитации в пятидесятых-шестидесятых годах.
Это была продуманная операция прикрытия преступления, массовая дезинформация. Скорее всего, даже обнаглевшие от безнаказанности палачи боялись возмущения в стране, если она вдруг узнает о массовых расстрелах.
Может быть, кому-то выгодно не листать эту страницу нашей с вами истории. А может быть, просто руки не доходят — поставить самый простенький памятник, даже плиту, на которую можно положить несколько цветков. Ведь люди помнято погибших. Помнят дети, кто еще остался. Помнят внуки. Даже правнуки находят и расспрашивают: за что был уничтожен, был убит, был казнен их прадед.
— Ни за что, — отвечаю. — Только потому, что в то время жил.