Штурмовики
В обиходе их называли «смертниками». Использовали на самых опасных направлениях. Они всегда шли впереди основных частей. Часто без поддержки танков и артиллерии. В живых оставались немногие. Награждали их редко.
О штурмовых батальонах в истории войны почти ничего не сказано. Историки и журналисты путают штурмовиков со штрафниками. О штрафных ротах, состоявших из дезертиров и уголовников, осужденных военными трибуналами, уже написаны книги и сняты кинофильмы. О штурмовых батальонах пока молчат. Потому что стыдно.
«Моральная упругость» войск
В штурмовые батальоны направлялись разжалованные в рядовые офицеры, побывавшие в плену или в окружении противника.
Но арифметика любой войны проста: победы и поражения, убитые и раненые, умершие от болезней и пленные. Во всех армиях важным показателем «моральной упругости» является количество бежавших из плена военнослужащих.
В войне России с Германией в 1914-1918 годах в немецком плену оказалось 1 400 000 человек. Из них бежали 442 офицера и 259 825 нижних чинов. Из этих беглецов было поймано 418 офицеров и 199 530 солдат. Итак, бежал каждый седьмой военнопленный. Такого большого процента бежавших из плена не дала тогда ни одна из европейских армий.
Но и отношение к беглецам из вражеского плена в русской армии было уважительным. Такие случаи даже отмечались почетными нашивками на рукаве кителя и часто служили основанием для повышения по службе. Вспомним хотя бы поручика Тухачевского. Или генерала Корнилова.
Как известно, Сталин считал всех военнопленных предателями. Даже своего сына — старшего лейтенанта артиллерии Якова Джугашвили. Патологическая жестокость Верховного Главнокомандующего к солдатам и офицерам, не по своей воле попавшим в плен к противнику, все еще умиляет кое-кого. Тех, кто по счастливой случайности не был в плену.
Выходивших из окружения и бежавших из плена военнослужащих направляли по приказу Сталина в специальные лагеря НКВД.
В октябре 1944 года зам. наркома внутренних дел СССР Чернышев представил своему непосредственному начальнику Берии «Справку о ходе проверки б/окруженцев и б/военнопленных».
На основании этого документа можно оценить «моральную упругость» советских войск:
«Для проверки бывших военнослужащих Красной Армии, находящихся в плену или окружении противника, решением ГКО N 1069 сс от 27.12.41 г. созданы спецлагеря НКВД.
… По состоянию на 1 октября 1944 г. всего прошло через спецлагеря бывших военнослужащих Красной Армии, вышедших из окружения, бежавших и освобожденных из плена, 354 592 человека, в том числе 50 441 офицер. Из этого количества проверено и передано:
а) в Красную Армию 249 416 человек, в том числе:
в вузинские части через военкоматы 231 034, из них офицеров 27 042
на формирование штурмовых батальонов 18 382, из них офицеров 16 163.
Из числа оставшихся в спецлагерях НКВД в октябре формируется 4 штурмовых батальона по 920 человек.
В отличие от штрафников штурмовиков вооружали еще до выдвижения на исходные для атаки позиции. Заградотряды в тылу штурмовых батальонов не ставились: не затем офицеры из плена бежали, чтобы в бою отступать. Оставшихся в живых штурмовиков направляли в регулярные части офицерами. Но таких счастливчиков было мало. А их сражения и победы приписывались другим.
24 марта 1980 года «Правда» писала: «Бессмертен подвиг 1-го батальона 215-го гвардейского стрелкового полка. В ожесточенном бою 14 января 1945 года, наступая с плацдарма г. Пулавы, что на западном берегу Вислы, он овладел четырьмя линиями сильно укрепленной вражеской обороны. Все солдаты и сержанты батальона — около 350 человек — были награждены орденами Славы».
А если по правде, то впереди гвардейцев, сметая всех на своем пути, шел 23-й отдельный штурмовой батальон 1-го Белорусского фронта. Почти треть штурмовиков полегла в том прорыве, за который весь штаб гвардейского корпуса получил самые высокие ордена.
Не удивительно, что среди пяти с лишним тысяч «фильтрационных» дел на тюменцев, возвратившихся домой из фашистского плена, почти нет документов на военнопленных офицеров. Впрочем, одно такое дело все же нашлось.
Меня считают «вором в законе»
Пожелтевший протокол допроса датирован 20 февраля 1946 года.
Eфанов Константин Петрович родился в 1922 году в д. Катышке Голышмановского района, бывший лейтенант, беспартийный, холост, со средним образованием… Вопрос следователя: «При каких обстоятельствах вы попали в плен?» Ответ: «В мае 1943 года я окончил 2-ю Чкаловскую авиационную школу. С сентября 1943 года участвовал в боевых операциях на Западном, 3-ем Белорусском и 1 -ом Прибалтийском фронтах. 15 сентября 1944 года после бомбежки железнодорожной станции на Рижском направлении самолет был серьезно поврежден в воздушном бою. Экипаж покинул горящую машину. Я получил сильные ожоги, но сумел посадить самолет на территории, занятой противником. При переходе линии фронта меня схватили немцы и отправили в лагерь в г. Гаммерштейн. Во время эвакуации военнопленных на запад 1 марта 1945 года я скрылся и вышел к своим. После короткой проверки меня сразу же зачислили рядовым бойцом в 49-й отдельный штурмовой стрелковый батальон, в котором я участвовал в боях в г. Бреслау до конца войны…»
Смершевские запросы-ответы подтверждали эти показания. Других бумаг в канцелярских корочках «фильтрационного» дела не было.
Не надеясь особо на удачу, я справился в адресном бюро о штурмовике Eфанове и получил на официальном бланке название улицы. Оставалось лишь объяснить хозяину дома цель разговора.
— Интересуетесь, значит, как в штурмовые батальоны попадали? — усмехнулся собеседник. — Остригли наголо, сводили в баню, переодели в х/б-б/у (хлопчатобумажную, бывшую в употреблении форму — А. П.), накормили и выдали трехлинейную винтовку со штыком. А я из нее раньше не стрелял ни разу…
Чтобы представить, что ждало летчика, ставшего пехотинцем, в бою за Бреслау, надо хотя бы в общих чертах знать обстановку в этом городе, объявленном Гитлером крепостью.
Бреслау — немецкое название. Сейчас это польский город Вроцлав. Но еще с X века Бреславль считался центром славянской культуры.
В результате Нижне-Силезской наступательной операции войска 1 -го Украинского фронта маршала Конева окружили в феврале 1945 года Бреслау. Но 40-тысячный гарнизон не сложил оружия.
Кроме немецких войск там остались подразделения власовцев, не успевшие уйти в Чехословакию вместе с 1-й и 2-й дивизиями РОА, туркестанские роты СС, воинские формирования «Цеппелина», истребительные соединения «Ваффен СС Ягдфербанд», в совершенстве владевшие русским языком и способами охоты на людей.
Бреслау представлял собой постоянный центр по подготовке террористов, диверсантов и карателей. На снисхождение победителей они не рассчитывали, но сдаваться не собирались.
Поэтому Конев оставил для уничтожения гарнизона Бреслау 6-ю армию под командованием чекистского генерал-лейтенанта Глуздовского, а основные силы фронта двинул на Берлин и Прагу.
— Меня, — продолжал Константин Петрович, — определили в роту, в которой собрались в основном офицеры, попавшие в немецкий плен в июле 1942 года в Севастополе. После вступления советских войск в Румынию пленные севастопольцы восстали, разоружили охрану лагерей «и блокировали вражеские гарнизоны. Но вместо освобождения военнопленных загнали в те же лагеря, выставили новую охрану и устроили фильтрацию. Часть разжалованных в рядовые офицеров отправили в штурмовой батальон под Бреслау.
Из севастопольских окопников выделялся Иван Алексеевич Иванов. Родом из Омска. Служил еще в царской армии унтер-офицером. В осажденном Севастополе полковник Иванов командовал особой стрелковой бригадой. Eе остатки последними ушли из города и отступали, огрызаясь огнем, до самого края крымской суши — Херсонесского мыса. А там — за спиной море, и ни одного патрона. В рукопашной раненого комбрига захватили в плен.
К нему в лагерь сам Власов приезжал. Убеждал служить в РОА. Но Иванов отказался…
— Они знали друг друга?
— До войны Иван Алексеевич командовал полком в 99-й стрелковой дивизии Власова. А о том, что его бывший сослуживец попал в плен, командующий РОА узнал от своего инспектора пропаганды майора Самойлова, который в Севастополе был начальником отдела кадров Черноморского флота.
Как земляка и самого молодого в роте бойца, Иванов взял меня под свою опеку. За неделю до вступления в бой он научил меня стрельбе, штыковым приемам, метанию гранат, маскировке и окапыванию. Сам он этой наукой владел в совершенстве.
В штыковом бою самое трудное, по словам Иванова, — переглядеть противника. «Ты топчись, — говорил мне разжалованный полковник, — не торопись открыться, не маши зря винтовкой. Главное — переглядеть. Кто опустил глаза — тот погиб. Тогда размахивайся и коли».
Уроки Иванова помогли выжить в кошмарных уличных сражениях. Больше всего я запомнил здоровенного рыжего эсэсовца, которого никак не мог переглядеть. Потом рыжий, скрипнув зубами, опустил глаза, и я его заколол. Напряжение таких гляделок страшное. Буквально убиваешь глазами, а потом уже штыком.
А Иван Алексеевич погиб 6 мая 1945 года при штурме «лесного лагеря СС-20», где засели самые отчаянные эсэсовские головорезы. Считается, что Бреслау пал в тот день, но в действительности ожесточенные стычки в каменных развалинах и в канализационных коллекторах продолжались и после победы. Пленных там не брали. Почти весь город был разрушен крепостной артиллерией и бомбежками с воздуха. Огнеметчики прожгли подвалы. Но рисковать регулярными частями, когда закончилась война, командование не хотело и бросало на прочесывание городских кварталов штурмовиков. В нашей роте из 87 человек в живых осталось 17. А в других подразделениях и того меньше.
После 12 мая штурмовые батальоны расформировали. Меня отправили в 149-й запасной стрелковый полк. И хотя я «искупил вину перед Родиной», о возвращении в авиацию не могло быть и речи. Перед гибелью полковник Иванов сказал мне, что советская власть никогда не забудет про наш плен, и поэтому, когда кончится война, нам надо жить где-нибудь в глубинке. «Лучше, — мечтал он, — в сосновом лесу». Я воспользовался советом своего спасителя и вызвался работать в лесной промышленности (тогда в запасных полках набирали добровольцев в шахты и на лесоповал).
Занимался химподсочкой. Живицу собирал. Помните, воронки жестяные к соснам цепляли и надрезы на деревьях делали, по которым смола сбегала? Этой живицей я свои фронтовые ожоги свел.
В июне 1956 года вышло правительственное постановление «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных». В документе осуждалась практика разжалования без суда в рядовые офицеров, бывших в плену или окружении противника, и направления их в штурмовые батальоны».
Но для меня главным в этом постановлении стала отмена препятствий по учебе. Я окончил сначала лесотехникум в Тюмени, потом институт. Диссертацию защитил. По соснам, кстати.
Родных у меня не было: отца убили еще в восстание 1921 года, мать умерла, старший брат погиб, защищая Москву.
Сам я вырастил двух сыновей. Тоже лесники — в Томске и Барнауле. Жену похоронил три года назад. Сейчас один по хозяйству управляюсь. Здоровье как? Да пока не жалуюсь.
— Не боязно в доме одному?
— А кого мне бояться? Соседи считают меня «вором в законе». Не знаю почему. О лагерях и штурмовом батальоне я никому не рассказывал. В офицерах меня не восстановили. Наград не имею. Даже участником войны не считаюсь.
— Разве за боевые вылеты не было орденов?
— Ну как же: две «отечки» — первой и второй степени. Но их немцы отобрали. В плену.
— Обратились бы в военкомат о восстановлении права на эти награды.
— Просить обратно ордена, отнятые неприятелем? Непорядочно это!
— Вспоминаете тех, с кем судьба свела в штурмовом батальоне?
— Недавно ездил во Вроцлав. Проверил посаженные мною раньше на кладбище советских воинов (там и штурмовики лежат) сибирские сосны. Прижились деревья. Вовсю зеленеют.
— Говорят, будто в Польше стали хуже относиться к воинским захоронениям?
— Да враки это! Что, поляки не понимают, как им земли между Одером и Нейсе достались? Чьей кровью эти земли политы? И какой кровью? Поэтому отношение к русским во Вроцлаве по-прежнему уважительное. Иначе и быть не может: все мы — славяне!
— Позвольте, Константин Петрович, похлопотать о вас. Пусть хоть участником войны признают. Опять же прибавка будет к пенсии…
— А вот этого не надо. Война у каждого, кто воевал, внутри должна остаться, а не наружу выпячиваться. Меня удивляет решение городских властей о строительстве в Тюмени мемориала в память о погибших на войне тюменцах. Ведь есть же в городе монумент в честь победы над фашизмом. И памятник умершим в тюменских госпиталях воинам имеется. Зачем же еще один мемориал возводить? Для кого? Память же не размерами бетонных плит и тоннами скульптурной бронзы измеряется. Как же второй Вечный огонь зажигать? Несерьезно все это!
И, прощаясь со мной, бывший фронтовой летчик и солдат штурмового батальона попросил не называть его фамилию. Мол, нескромно.
Я принял это условие и изменил фамилию ветерана. Но узнать его все равно несложно. Одно слово — штурмовик.
Автор благодарит сотрудниц Тюменского областного центра документации новейшей истории за помощь в работе над очерком.