Личный переводчик Сталина
Американскому дипломату Аверелу Гарриману приписывают анекдот, объясняющий появление у Сталина нового личного переводчика — Валентина Бережкова. Как будто у предшественника Бережкова при одной из бесед вождя с заокеанскими представителями возникли сложности, и его американский коллега принялся помогать ему, что насторожило Сталина. Он спросил у Молотова: «А где Вячеслав, тот молодой человек, что переводил твою беседу с Гитлером?» — «Но он ведь переводил на немецкий». — «Ничего, я ему скажу, будет переводить на английский».
Правда же состоит в том, что Валентин Михайлович Бережков, выросший в семье потомственных русских интеллигентов, прекрасно знал и немецкий, и английский языки. В силу этого, по воле обстоятельств попав на глаза высшему руководству СССР, стал человеком поистине уникальной судьбы. В течение четырех военных лет еженедельно, а временами и ежедневно, работал со Сталиным в качестве личного переводчика. Наблюдал его в общении с президентами и премьер-министрами иностранных государств, представителями мировой дипломатической элиты. Eсли добавить к этому, что В.Бережкову довелось трудиться «рука об руку» с ближайшими соратниками «великого вождя и учителя» — быть референтом А.Микояна, затем помощником В.Молотова, что он участвовал в работе тегеранской, московской и других конференций великих держав, что ему выпало — а это совсем уж редкость для нашего современника, можно сказать, историческая экзотика, -неоднократно встречаться с главарями фашистского рейха Гитлером, Кейтелем, Риббентропом, то станет понятным то удивление, которое я испытал при встрече с ним на его московской квартире. Не только тем,что слышал от него, но и тем, что все это время телефон ни разу не зазвонил. Никто из ценителей исторических мемуаров в эти часы, да и, как выяснилось, все дни его пребывания в Москве, не проявлял повышенного интереса к этому уникальному свидетелю подлинной истории, чьи документальные рассказы должны как будто резко возрасти в цене. В ту пору, когда в обществе вновь возродилась «вечная мечта» о сильной руке, о твердом -по-сталински -управлении страной. А между тем наш сооточественник, 79-летний личный переводчик Сталина, находится в столице с кратковременным визитом. Как какой-нибудь, скажем, западный проповедник или некий «тайный агент» иностранных разведок, чей приезд неизменно преподносится как сенсация, будоражит общественность. И тут, казалось бы: спешите видеть и слышать…
— Ваша жизнь перенасыщена знаменательными событиями настолько, что, кажется, давно уже вы могли бы жить воспоминаниями. Или ваша работа в том и состоит, чтобы вспоминать?
— Не совсем так. Последнее место моей работы в России -журнал «США: экономика, политика, идеология». Был его главным редактором. Горжусь тем, что еще в те годы, когда о перестройке даже не говорилось, мы печатали немало материалов, как бы предвосхищавших появление нового политического мышления.
— А где живете и работаете сейчас?
— С 1991 года — в США, оставаясь, разумеется, гражданином России. Преподаю в колледже Клермонта — это город близ Лос-Анджелеса, штат Калифорния. Веду курс «Холодная война». Он охватывает период войны. Потому что многое, случившееся после, связано с тем, что было в войну.
— За океаном есть интерес к вашему курсу?
— По принятой в США системе преподавания никто не принуждает студентов посещать тот или иной курс, записываются, куда хотят. У меня все эти годы максимальные группы — 30-35 человек. Даже трудно, когда так много. Сложнее общаться с каждым студентом. Я вел и другие курсы — «Советско-американские отношения», «Выдающиеся лидеры XX века». Интерес был не меньший.
— И, кажется, могу понять, в чем тут дело. Поскольку редкий преподаватель, рассказывая о крупнейших событиях и мировых лидерах середины двадцатого века, может так широко привлекать личные впечатления. Даже просто пожимая вашу руку, поистине прикасаешься к истории.
— Да, пожалуй, действительно этим могу похвастаться — редкостной коллекцией рукопожатий. Черчилль, Рузвельт, Джоу Эньлай, Иден, Гопкинс, Маршалл. Господи, всех не перечислить.
— Вы писали, что какое-то бескровное, бесчувственное рукопожатие Гитлера напомнило вам прикосновение лягушки. Неужели он и впрямь был так отвратителен? Или на довоенных впечатлениях сказались последствия второй мировой войны?
— Да нет, подобное ощущение возникло сразу же, 12 ноября 1940 года, когда Гитлер, здороваясь в имперской канцелярии перед началом переговоров с Молотовым, задержал мою руку в своей. Влажность и вялость его ладони я ощущаю как бы по сей день. А почему вас удивляет такая характеристика? У Сталина тоже было не в его пользу говорящее рукопожатие — он додавал руку плоско, безжизненно. И это не единственное, что придавало сходство двум диктаторам. Оба они, как известно, не были писаными красавцами. Когда я впервые увидел Сталина, то испытал серьезное потрясение от того, что реальный Сталин совершенно не соответствовал внешне моим представлениям о нем. Был конец сентября 1941 года. В Кремле давали обед в честь миссии Бивербрука-Гарримана. Гости собрались, ждали хозяина. Eго появлению предшествовал своего рода ритуал. Сначала появлялись два всегдашних охранника, занимали положенные им места. И только минут через десять входил Сталин. Я продолжал ждать его и тогда, когда он уже вошел. Потому что отказывался верить, что этот человек маленького роста, с болезненным, серым, землистого оттенка лицом, изъеденным оспой, и есть мой любимый, мой дорогой. Одна рука короче другой. Левая — сухая. Китель висел на нем, брюки пузырились. Все прошли в Георгиевский зал, рядом со Сталиным сел Гарриман, следующим был я. Сейчас, я вижу, переводчиков сажают во второй ряд, за гостями, когда те ужинают. А тогда я сидел за общим столом, передо мной стояли прибор и бокал, мне, как и всем, наливали вино. Я, конечно, ни на минуту не забывал о своих обязанностях.
— Попробовали бы вы забыть о них хотя бы на минуту.
— Пить я никогда не пил так, как у нас пьют, так что особого повода для забывчивости не было. Сидел и время от времени с величайшей осторожностью поглядывал на вождя, как бы желая удостовериться — он это или не он. Перед Сталиным стояли бутылки с водкой, с винами. И графин с прозрачной жидкостью, без этикетки. Eму наливали из графина, а мне из общей бутылки. Думаю, это была вода. Вино, правда, наливали из общей бутылки. Я ни тогда, ни после никогда не замечал, чтобы Сталин был навеселе.
— А удивляет этот неряшливый вид, да и небрежность манер как любопытные штрихи к портрету диктатора. Вождь мог бы распорядиться, чтобы ему лишний раз погладили брюки. Но не кажется ли вам, что он преднамеренно не думал о таких мелочах, создавая свой особый имидж в глазах нашего впечатлительного народа? А то еще, чего доброго, кому-то вздумается любить его за то, что он прекрасно выглядит и обладает прекрасным вкусом. А его должны любить только за то, что превыше всякой красоты и элегантности. За то, что он — Сталин. Наблюдая вблизи многих видных государственных деятелей, вы, наверное, обращали внимание на то, кто и как создавал свой выигрышный образ в глазах окружающих?
— Не только меня, но всех, кому доводилось много раз его видеть, Сталин поражал отсутствием стремления к любым эффектам, своей скромностью, в которой лишь хорошо отточенным зрением можно было разглядеть продуманную линию поведения. Он считал, что если его неограниченная власть над миллионами подданных очевидна, то нет никакой нужды всякий раз ее афишировать. Гитлер в этом смысле занимал принципиально иную позицию. В первый раз я повстречался с ним на год раньше, чем со Сталиным. Уже повержена Франция, фюрера распирает самодовольство, сознание своего величия, которое он ни на минуту не может скрыть. Eго кабинет в имперской канцелярии своими размерами больше походит на банкетный зал. Гитлер восседает за письменным столом в гимнастерке зеленовато-мышиного цвета. Как он поднимается из-за стола, как идет нам навстречу, как выбрасывает руку в фашистском приветствии. Несомненно, что он очень нравился себе. Такой крошечный в необъятном пространстве своих апартаментов.
— А может, в этом и состояла суть избранного им политического образа вождя — скромная точка в пространстве, способная опрокинуть Вселенную? Найти свой образ и запечатлеть его в сознании соотечественников -не в этом ли высшая цель властолюбца? Причем похоже, что представление о политике, его образ даже важнее реальности, важнее того, что на самом деле представляет собой политик. Откуда, например, вы могли знать, что Сталин совсем не похож на себя самого? Вы сравнивали реального человека с тем представлением о нем, которое было внушено. Наверное, так.
— Я видел Сталина в кинохронике. Там он представал совсем другим — выше ростом, лишенным непривлекательности, как бы отредактированным. Но откуда мне было знать, что в жизни он не такой? Над созданием его светлого образа трудилась огромная армия партийных пропагандистов. Разумеется, в демократическом обществе это просто невозможно. Такое массированное наступление на народное сознание, результаты которого были одинаково поразительны, как у нас, так и в Германии.
Я видел в Берлине на Зигесалле в 1940 году парад победы по возвращении из Франции «победоносных дивизий фюрера». Стоял рядом с трибуной. И тут же, у меня на глазах, молодые матери вздымали над головами своих младенцев, исступленно желая, чтобы Гитлер прикоснулся к их чадам. Той самой отвратительно холодной и потной рукой. Разве для них имело значение, какова на самом деле эта рука — грязная или чистая, костлявая или жирная? Это была «рука судьбы». Простые немецкие люди так же боготворили своего фюрера, как и советские своего вождя.
— Но неужели к Гитлеру можно было приблизиться на расстояние вытянутой руки?
— Не было особых мер безопасности. Да они и не требовались — толпа проворней любого телохранителя набросилась бы на всякого при первом подозрительном движении и тут же растерзала. Мне, работавшему еще в довоенной нацистской Германии, трудно было не заметить, как и там, и тут сходными методами возвеличивались Сталин и Гитлер. Те же массовые сборища, тот же пропагандистский угар, то же искусство — помпезное, с заданными параметрами положительного героя, фактически тот же самый «социалистический реализм». А в итоге -то же внушенное слепое обожание толпы, которую одарили кумиром и которую одарил кумир.
— Встает вопрос о таком феномене, как народная любовь. Любовь — область сплошного произвола чувств. Кого боготворят, за что — тут трудно усмотреть логику. Любят не за достоинства и ненавидят не за пороки, но неужели и народная любовь не подлежит разумному обоснованию?
— И Гитлер, и Сталин без конца льстили своим народам. Гитлер величал немцев расой господ, Сталин громогласно объявлял советских людей первопроходцами, строителями коммунизма, прокладывающими новые пути человечеству. А тихонечко, себе в усы, обзывал дураками.
— А народы, вы полагаете, как и диктаторы, падки на лесть?
— Общество было обречено и слышать, и говорить только то, что разрешалось. Судьба инакомыслящих была одинакова -они были упрятаны в концлагеря или уничтожены. Так что существовала единственная альтернатива верноподданичеству. Ну а те, кто попрактичней, поэластичней, вовремя перестроились. При Гитлере многие коммунисты стали нацистами. Вышли из одной партии и вошли в другую. Больше всего перестройщиков было в рабочей среде. Как говорится, в гуще народной. Гитлер сумел привлечь ее на свою сторону.
— А как быть с представлениями о том, что народ всегда прав ? Правда, с тех пор как выборы у нас стали более демократичными, и наша действительность дала уже немало примеров сомневаться в этом. В сущности, история трогательной любви широких народных масс к двум чудовищам в человеческом образе — самая поразительная на свете. Фактически обознавшись, народы, таким образом, выдали своим правителям индульгенцию на вседозволенность.
— Тут я должен сказать, что советский феномен любви к диктатору в определенном смысле даже более интригующ, чем немецкий. Ибо наш труднее объясним. В Германии перед войной — я и тому свидетель -происходило то, что у нас называлось бы ростом народного благосостояния. Был большой энтузиазм. Он начался, когда нацисты стали поднимать экономику. Ликвидировали безработицу, бросив людей, в частности, на строительство дорог (в ГДР, по-моему, все годы ее существования лучшими оставались автотрассы, сооруженные еще при Гитлере), развернулось жилищное строительство, появился «Фольксваген», доступный для трудящихся. Возникла организация «Сила через радость», которая, имея свои пароходы, организовала круизы вокруг Eвропы. Словом, не просто угнетали жестоко рабочий класс, но и думали о его досуге, социальных проблемах. Обо всем этом надо говорить, чтобы не упрощать такое страшное явление, как фашизм.
(Продолжение следует)
***
фото: