Лента Мёбиуса
В кинотеатре в первом ряду сидел маленький мальчик и в самых (волнующих, душещипательных) местах вскрикивал: «Ай, едрит твою!»
, (Из «Мещерских рассказов» К. Паустовского)
Поздним вечером в среду я возвращался с работы. Шел мимо драматического театра. Видимо, антракт — люди толпятся у входа. Несколько молодых людей, скорее, юношей, стоят чуть поодаль. Курят. Они тоже из числа зрителей. Потому что неодеты. Вдруг один из них, не обращаясь ни к кому конкретно, а просто от полноты души, прокричал на всю улицу: «Сука!».
Вот так, просто, без затей. И все, пятеро их было или шестеро, вошли в театр. На встречу с искусством.
Я остановился в некоторой растерянности. Не то чтобы меня так уж сильно поразило услышанное мною. Не потому, что лексика сия мне не знакома. Работа в литейном цехе Челябинского тракторного завода 35 лет тому назад меня вполне в этом плане образовала. Даже на страницах знаменитого «Фле-гона» (английский словарь ненормативной лексики для иностранных специалистов, командированных на наши стройки) редкое слово было мне не знакомо.
Остановило меня сочетание несочетаемого. Уличный вопль и театральный вечер, который предполагает возвышенное состояние души. Зачем туда был триглашен или приведен сей юный тюменец?
Представьте себе: он сядет на свое место в зале и снова станет одним из нас. Станет изображать переживание, аплодировать, а может быть, даже выйдет с букетом и проговорит актеру проникновенные слова…
Немного не то. Как портянка в салате.
…В одном из первых в этом году номеров газеты мы рассказывали о дикой истории в студенческом общежитии. Студент пятого курса кухонным ножом ударил, едва не убил, девочку-первокурсницу.
Потом мне сообщили, что преподаватели факультета, который едва не закончил этот полуубийца, очень раздосадованы. Вы думаете, тем, что случилось? Нет. Тем, что об этом было напечатано в газете.
Позднее позвонил отец студента. Грозил подать в суд. И еще сказал: «Мой сын так любил ее!»
Что-то с нами происходит. Только как понять: куда мы все-таки идем? От культуры к дикости? Или все-таки — от дикости к, культуре?
Кто из них в начале цепочки, а кто в конце? Юноша, матерящийся у театрального подъезда, или взрослый человек, готовый оправдать удары ножом, если они сделаны во имя любви?
Наш век, двадцатый век, заканчивается. Остаются позади все его ужасы, вся кровь, земля, покрытая тюрьмами и лагерями, бесконечные войны. И может быть, я все-таки не прав? Может быть, не надо сооружать логическую конструкцию типа «мальчик пришел в театр м матерится»? Надо построить другую: «пусть он матерится, но он пришел в театр…». Я в затруднении. Где начало того конца, которым оканчивается начало? У полоски Мёбиуса — одна сторона, хотя ты отчетливо видишь, что их две. Черное и белое, белое и черное, черно-белое и бело-черное…
Остается ждать прихода нового века. Остается ждать утра. Остается надеяться. Наивно все это. Очень наивно. А без этого как?
Вот такую аппликацию сложил я из разных кусочков, натолкнувшись на простенькую картинку у подъезда драматического театра. Наверное, только потому, что все это случилось около театра.