Господину президенту
Борис Николаевич!
Я совершенно уверен, что это письмо не попадет Вам на глаза. Но тем не менее пишу эти строки в дни, что кажутся мне особенно ответственными в судьбе земли, на которой и для которой я проработал большую часть своей жизни и с которой вероятнее всего смешается мой прах, когда придет для этого время. На этой земле живут и работают мои дети, здесь живут мои внуки, живут тысячи людей, которых я знаю и которых я люблю. Я уверен, что и в их сердцах сегодня — тревога.
Борис Николаевич! Последние два десятилетия тем или иным способом формировали мое отношение к человеку по фамилии Eльцин. Мне, журналисту, импонировала открытость и прямота руководителя соседней области, где я провел детство и учился. Когда Вас перевели в Москву, я радовался. Помню, как моя московская сестра рассказывала: дворничиха будила ее по утрам своим скребком под окнами. На вопрос: что так рано? — отвечала: а в девять утра меня уже придут проверять. Это на московской-то окраине, за метро «Водный стадион».
Потом Вас с треском вышибли из Политбюро. Не имея возможности высказаться об этом в печати, мы сочувствовали Вам в своем сердце. Потом была XIX партконференция и Ваши слова о «реабилитации при жизни». Потом первый съезд народных депутатов СССР, когда Казанник уступил Вам место в Верховном Совете. Помню, как Вы сидели рядом с маленькой Eвдокией Гаер.
Потом выборы депутатов России, потом выборы Президента России. Пять голосов моей семьи были отданы за Вас.
Потом я на Вас часто сердился, особенно когда Вы выступали против Горбачева.
Что скрывать, я до сих пор благодарен Михаилу Сергеевичу за то, что он снял с нас ошейники…
Потом был август 1991 года. Самое начало — Вы в Тюмени. Помню, как мне тогда нашли двух самых сильных милиционеров, чтобы они смогли поднять нашего фотокора Сергея Киселева над окружившими Вас людьми — единственный способ получить нормальный снимок в номер.
О днях путча я уже не говорю. ‘ Но замечу, что газета, в которой я тогда работал, поддержала Вас без колебаний. Хотя кто узнает, о чем только не передумали мы в эти бессонные ночи. Ладно, это был не только Ваш, но и наш выбор.
Что было потом? Была работа, были шаги вперед и назад. Скажу честно, что нередко я сердился на Вас и сердито писал об этом в газете. Иногда сердился, иногда посмеивался. Это было мое право — я сам Вас выбирал. Иногда мне было больно, иногда обидно. Но я понимал и писал об этом: Вы живой человек, и у Вас есть тоже право быть самим собой.
На выборах 1996 года моя семья отдала Вам уже шесть голосов. Это был наш выбор и наш долг.
Но теперь пришло время Ваших долгов, господин Президент! Я знаю, что Вы еще не вполне здоровы, но поскольку, только придя в себя. Вы вернули себе президентские полномочия, я вправе требовать, чтобы Вы ими пользовались в полной мере.
Призрак бродит по России. И это уже не призрак коммунизма. Это призрак раскола. Призрак распада.
Посмотрите на карту России. Eвропейскую и азиатскую части нашей родины соединяет — от арктического моря до казахстанских степей — Тюменская область. Сегодня это звено трещит и вот-вот лопнет. Ваши указы, направленные на усиление этого звена, не исполняет никто. Иногда и они бьют мимо цели, иногда просто опаздывают, иногда производят впечатление дежурной бумаги.
Не хочу никого обвинять. Несколько дней осталось до выборов единого губернатора единой Тюменской области. Эти выборы могут просто не состояться на одной или двух третях территории. Тюменская область окажется расколотой. Она будет поделена. Но не Россия получит Ямал с его месторождениями. Eго получит Газпром. Ханты-Мансийский округ окажется в руках нефтяных компаний. России достанется осколок, на который уже никто не претендует. Он за последние тридцать лет все отдал Северу — деньги, идеи, людей.
Бог с ним, с этим осколком, хотя в нем — вся моя жизнь. Самое ужасное, что региональные власти получат пример: все можно! Не подчиняться — можно! Нарушать указы — можно! Перекраивать Россию, прибирая к тем или другим рукам самые лакомые кусочки, — можно! Я боюсь, что раскол, раздел Тюмени — это начало раскола России.
Был бы я верующим, я бы взмолился: «Боже! Спаси Россию!». Должен ли я обращаться с этой просьбой к Вам?
…К кому же обращены мои слова? К Президенту? К себе самому? А может быть, к тому, что еще осталось в наших с вами, дорогие мои читатели, душах, к тому, что нас объединяет и делает детьми одной земли, одной России, о которой, кроме нас с вами, и позаботиться некому? Не знаю…