Ах, с каким восторгом много лет назад мой коллега по «Тюменскому комсомольцу» живописал взволновавшую его сцену в тюменском автобусе!
Перескажу так, как запомнилось.
Шел по городу автобус, и вошла в него на одной из остановок женщина, по виду — учительница, со школьными тетрадками в авоське. (Представляете, как давно это было — авоська и тетрадки?..).
И поднялся следом мужчина. Автобус, трогаясь, дернулся. Мужчину шатнуло, он еле-еле ухватился за поручень и смачно выматерился.
Женщина медленно переложила сетку из правой руки в левую и отвесила ему легкую, но звонкую, на весь автобус, пощечину. И сказала, ни к кому конкретно не обращаясь: «Как надоело!».
Мужик как-то тихо исчез из автобуса. А история осталась,,.
Как воспоминание о прошлом, когда кто-то боролся с пьянством и алкоголизмом, когда за сквернословие могли объявить выговор «по партийной линии».
Далеко мы ушли в своем марше свободы языка с тех пор. Далеки. Я не берусь повторять те слова, которыми обмениваются герои боевиков на видеокассетах. Хорошо, что переводчики еще смягчают самое расхожее англо-американское ругательство. Но я и в газетах, которые вне всякого сомнения полагают себя приличными, встречаю слова, которые еще на днях считались непечатными, а теперь накося — тиражируются. И даже президент соседней страны Нурсултан Назарбаев пишет про перестройку, которая «вылилась в глобальный (извините!) бардак». И другая газета даже рубрику постоянную держит с тем же словом, набранным на черной плашке.
А возлюбленная всея России певица воодушевленно рассказывает с телеэкрана, как виртуозно матерится ее друг-поэт. Поэт!
Воскресенье. Небольшой карьер. Купаются все: старые, малые, очаровательные красавицы и их хорошо сложенные кавалеры. Мамы с грудными малышами, И какой густой мат висит над всем этим великолепием лета. Висит. И от его тяжести, казалось, сгибается трава.
Не любо — не слушай? А вынужден слушать. Вынужден отвлекать свою спутницу разговором, но она все равно слышит. Жизнь — через мат. Лето — через мат. Город — пополам с матом. И даже ограда городской мэрии, где стоят автомобили всего высокого городского начальства, то и дело оглашается взрывами матуированного хохота. Эта «ненормативная лексика» (хотя она, похоже, давно стала нормативной), кажется, долетает до самых верхних этажей, где размещены помы, замы и сами. Но никто никогда никому не делает замечания.
Вы думаете, что я — пурист? Вряд ли. В чугунолитейном цехе на ЧТЗ, где я какое-то время работал формовщиком, всю эту лексику знали хорошо. Но, как мне представляется, использовали строго по назначению. Понимаю, что и это не оправдание, не объяснение. Как-то деликатно сумел препарировать сию грубую субстанцию замечательный и давно умерший писатель Илья Зверев. К сожалению, нынешняя литература так много взяла от бывшего Баркова и нынешнего Эдички Лимонова, что я не удивлюсь, если вскорости и в школьных учебниках увижу слова, которые в мое время в книгах обозначали точками. Интересно, что все знали, о чем идет речь. Но ставили точки. И литература не становилась хуже от этого.
Наверное, все это наивно. Наверное, мир должен быть реальным и грубым. Наверное… Но что-то не хочется мне по выходным идти купаться на карьер, что неподалеку от моей дачки.