В нашем городке не спрятаться, не скрыться
Бизнесмены встретились
На Одесской юноша продает чебуреки. Все при нем: белый передник, колпак, в руке большая вилка. Подходят трое таких же юных, со связками книг. Остановились. Один, кивнув на чебуреки, спрашивает:
— Сам, что ли, сготовил?
— Сам.
— Бизнес делаешь?
— Делаю.
— Вкусные?
— Купи, узнаешь. Невкусные не продаем.
Юноша подает подержать свою связку книг другому, долго роется в карманах, потом говорит:
— Извини, была где-то стотысячная бумажка, да куда-то пропала. Но ты же с нее все равно сдачи не дашь?
— Пока не дам.
— Ладно. В другой раз купим твои чебуреки.
Трое уходят. Разговор продолжается:
— Видишь, человек на чебуреках бизнес делает.
— А мы на книгах. У каждого свой бизнес. Доходу только мало.
Как горизонт смотрели
В автобусе на средней площадке двое добродушно настроенных пенсионеров обсуждают чью-то личную жизнь и сокрушаются по поводу странностей любви.
На одной из остановок входит старая-престарая бабуся с палочкой и робко берется за поручни.
— Что, бабка, на дачу? — спрашивает один.
Бабуся согласно кивает седенькой головкой.
— А вот мы вас сейчас усадим. Ну-ка, молодой человек, — обратился пенсионер к подростку, раскорякой сидевшему на сиденье, — уступи-ка место бабушке. У нее ножки слабые.
— Пусть плесень дома сидит, а молодые на дачу ездят, — отвечает подросток.
— Какая плесень? — не понял пенсионер.
— Бабка ваша!
— Все верно, бабушка. И в священном писании сказано: устами младенца глаголет истина. Сидела бы дома да ягодки перебирала, что молодые привезут.
— Так хочется же, — отвечает бабуся.
— Э-э! — смеются пенсионеры.
— Это смолоду хочется. А вам бы пора сопоставлять желания с возможностями. Вот и плесенью тебя обозвали, а сидела бы дома
— и не знала бы такого. Бабку усаживает на свое место какая-то сердобольная женщина.
Пенсионеры продолжают разговор. Один говорит:
— Да, Петр Иваныч, у современной молодежи ноги хлипкие, а зады чугунные. Сидят все у телика да у компьютера — где тут ноги будут крепкие. А если у кого в доме машина, так дети и во все ходить разучиваются. Когда мои дети были еще школьниками, пошел я на родительское собрание. Димка в четвертый класс ходил. Географию начинали изучать. Учительница решила показать детям горизонт. Повела их к плехановскому аэропорту. Идти там пустяк. Дошли дети, посмотрели горизонт, а назад одни идут, а другие сели и говорят, что у них ноги устали, не хотят идти. И учительница просит родителей поднять руки: у кого есть машина. Подняли. Ясно, говорит учительница, вот ваши-то дети и не умеют ходить. Так что разве молодежь уступит место бабке?
— Все уши прожужжали! — так можно было перевести слова подростка на нормальный русский. Он встал и ушел в заднюю часть автобуса, бормоча что-то про себя.
— Садись, Петр Иваныч. И у тебя ноги не казенные. Достали-таки мы его. Не мытьем, так катаньем…
Нет покоя с этими турками
Старый человек в домашних тапочках и безрукавке шел впереди меня, опираясь на костыль. Я поровнялся с ним и посочувствовал: надо бы приодеться, июль нынче холодноват, а он -налегке.
— Жаловаться иду. В газету, -отвечает прохожий.
— По-моему, тут поблизости редакций нет.
— Я по телефону. В «Тюменскую правду».
— Eсли не секрет: кто вас обидел?
— Какой секрет! Колледж тут международный строиться надумал. Набрали каких-то черных строителей. Турок, наверно. Представляешь: работают с шести утра до десяти вечера. Без выходных. А нам, дорогой, нет покоя. Ни рано утром, ни поздно вечером. Посуди сам: грохот, крики…
— Разве ж это плохо, если хорошо работают? Их капитализм научил так работать. Eсли б мы коммунизм так прилежно строили, может, тоже построили бы, а?
— Нет! Это потогонная система капиталистического труда. Прав был наш парторг. Человеку некогда о себе подумать, только «вира», «майна». Говорят, мусульмане пять раз в день своему аллаху молятся. Не видел, не видел. Один шум…
— Может, для начала поговорили бы с ними. Eсть же у них начальство, свое и местное, тюменское.
— Отстань, — сказал мне обиженный, — не мешай мне в моих намерениях. Подумаешь, строители капитализма… Видали мы вас…
У подножия Ильича
На прогретом граните у подножия бронзового Ильича на Центральной площади возлежали три девицы лет 13-15. Одеты по-летнему, хотя день свеженький не по сезону. У одной в носу кольцо и в ушах по гирлянде сережек, у остальных — по одной.
— Зачем тебе столько? — спросил я у девушки с кольцом в ноздре.
— Хочу попасть в Книгу рекордов Гиннесса, — отвечает. — Завтра еще пару вставлю.
— Похвально, — говорю, — но вряд ли у тебя с Гиннессом получится. Какой-нибудь папуас опередит. У них же и в носу целые связки колец, а у тебя всего одно.
— А вдруг повезет. Чемпионкой буду.
— Конечно, — говорю, — у тебя теперь переходный возраст, в организме разные гормоны и ферменты бродят, толкают тебя на рекорды. Небось в какого-либо мальчика влюбилась, а он на тебя ноль внимания? Ты и обвешалась сережками, да?
— Небось, да, соседки посмеиваются нашему разговору.
— Не его ли ноги вон там торчат? — показываю на пьедестал Ильича, из-за которого торчат ноги в мужских туфлях.
— Нет, это не наш. Он в холодке Агату Кристи читает.
— Подрастешь, станешь мамой, дети спросят тебя: мамочка, отчего у тебя в ушах дырки? Тебя, что ли, волк укусил? Что ответишь?
— Зарастут дырки, а нет — чего-нибудь придумаю.
— А это что за дядя над вами бронзовый стоит? — спрашиваю девочек, показав на Ильича.
— Это? — девушки переглянулись и заспорили: Маркс это или Ленин. К единому мнению не пришли. — Вот так когда лежишь на граните и вверх смотришь, и облака бегут, то страшно — будто он падает.
***
фото: «Мой адрес не дом и не улица».