40 лет в радиоприемниках
Тюменская журналистика 60-80-х годов словно овеяна романтическим флером. Нефть, газ, подвиги первопроходцев и все такое прочее. Тень легендарности незримо витает над ветеранами пера, микрофона и камеры. И они этот образ старательно поддерживают, охотно рассказывая как о славном прошлом, так и друг о друге. Постоянным персонажем этих саг является Сергей Александрович Фатеев.
40 лет назад он впервые взял в руки тяжелый ящик — магнитофон «Репортер» — и с тех пор не может успокоиться. Сегодня Фатеев по-прежнему работает корреспондентом радиостанции «Маяк», а по совместительству занимает пост президента телекомпании «Ладья».
— Скажите, зачем вам теперь-то этот «Маяк»? Не надоело?
— Как я могу бросить, когда работаю на «Маяке» практически с его основания. Я пришел на станцию 1 августа 1964 года. После окончания УрГУ проходил практику в Москве, ну и спросил: а можно ли устроиться собственным корреспондентом? А почему нет, сказали. И я стал самым молодым собкором. Потом многие удивлялись — как это тебе удалось?
Меня привлекал и привлекает плюрализм нашей радиостанции. «Маяк» не заангажирован. Можно давать разные точки зрения, у нас выступают все — коммунисты, Явлинский… А ведь на ОРТ, например, их не пускают даже за деньги. Рокецкий дулся, когда я выдавал материалы про забастовку речников. Ты, говорит, рассказываешь о крикунах, экстремистах. Кто-то ему нашептал. Я объяснил, что это вовсе не экстремисты, а нормальные люди, и конфликт был исчерпан.
Сейчас «Маяк», меняется. Раньше просили материалы об экономике, трудовых победах, а теперь экономика — да, но все через человека: как это событие отразится на людях.
— Вы ведь долгое время были уникальным, в своем роде собкором — беспартийным.
— Ну да, постоянно случались смешные ситуации. В мои обязанности входило посещать пленумы обкома КПСС. Так мне как беспартийному каждый раз выписывали специальный пропуск. По пропуску я ездил и на съезды комсомола. Многие считали, что меня поддерживает мохнатая рука.
В конце концов произошел конфуз. Стали собирать бригаду для освещения 24 съезда партии и мне говорят: давайте ваши данные, номер партбилета и так далее. Когда я сказал, что в партии не состою, произошла немая сцена. Меня вызвал сам первый секретарь обкома КПСС Борис Щербина, возмущался. Отношения у нас были хорошие, и я заявил: «Придется вам дать рекомендацию». Но как член ЦК КПСС он не имел права рекомендовать. В конце концов в спешке, несмотря на недовольство старых большевиков (прием в партию — это святое!), я все-таки стал партийным.
Кстати, билет свой храню до сих пор.
— Расскажите о самых крутых ваших материалах.
— За серию о загрязнении рек нефтяниками мне пришлось уехать на некоторое время из Тюмени. Началось это в 1981 году. Сдав «экологические» пленки, я отправился в командировку. И вот мне звонят в Москву и сообщают: Геннадий Павлович Богомяков был возмущен, прослушав материалы. Хотя все там было правдой, разгорелся скандал. В обкоме партии говорили, что таких, как Фатеев, надо гнать из КПСС. Начальство — тюменское — полностью открестилось, мол, виноват только я. Отношения были испорчены, и в 1983 году я попросил «Маяк» найти мне теплое местечко. В общем, до 1994 года работал собкором в Петрозаводске, потом в Одессе.
Вспоминается строительство железной дороги Тюмень-Сургут, 1965 год. Мы ведь прошли ее практически пешком. То, что я сообщал об освоении Шаимского месторождения. Однажды мы стали свидетелями уникального эксперимента — летом в Шаим не успели завести трубы и их пришлось впервые доставлять вертолетом. Мы стояли внизу, когда вертолет подцепил две здоровые трубы. Поднял метров на сто, как вдруг трос обрывается и трубы падают. Они грохнулись в 10 метрах от нас…
То, что рассказывал о Самотлоре. Помню, на наших глазах буровая ушла под землю, в промоину. Обошлось, к счастью, без жертв. А однажды я записывал «голос Самотлора» — горящий — нефтяной факел. Нефть не успевала сгорать, и ручеек ее вдруг устремился к скважине. Могло произойти невообразимое. Мастер, до сих пор помню его имя -Заки Ахмадишин, накинул брезентовый костюм, сбрызнул водой и полез тушить огонь. Успел…
— У вас нет желания, по примеру коллег, написать книгу-другую?
— Когда? С «Сибинформбюро» и «Ладьей» забот по горло. Конечно, материалу скопилось много. Не знаю, посмотрим, как сложится жизнь.
— Недавно вы стали журналистским начальником. Как чувствуете себя в этой роли, как оцениваете свой стиль руководства? Вы ведь человек, как известно, мягкий.
— Я отрицаю авторитарный стиль. Хотя, конечно, любое начальственное кресло требует авторитарности. В «Ладье» немного другая ситуация. Коллектив создавался мной, мы все росли вместе — поэтому обстановка очень товарищеская. Приходится, увы, принимать жесткие решения, говорить «нет», может быть, даже чаще, чем «да». Но я вижу, что люди меня понимают, они знают, что я такой же, как они. Просто мой груз ответственности намного тяжелее.
Товарищество создает атмосферу творчества. А когда начинают приказывать, командовать и говорить «нельзя, потому что нельзя», ничего хорошего не выйдет.
Руководитель должен думать о перспективе. Я с этим столкнулся — мы долго не могли поймать ветер в паруса нашей «Ладьи». Но теперь паруса начинают если не надуваться, то по крайней мере распрямляться.
— Молодые журналисты, как они вам?
— Мне нравится, что у молодых нет внутреннего цензора. Нам же годами подсознательно вдалбливали — этого нельзя и этого нельзя. Хотя, случается, что и на молодых находит «ступор». Приходят ко мне, спрашивают — хотим вот покритиковать, можно? Ну а почему нельзя, если есть доказательства, отвечаю.
Нравится основательность, желание докопаться до сути. Среди молодых много настоящих репортеров, в которых живет любопытство.
— Раньше в журналистике был дух романтики. Или, может, так только кажется тем, кто читал, смотрел, слушал? Вы верили во все это?
— Тогда действительно было время романтики. «За туманом и за запахом тайги…». Конечно, мы верили в романтические идеалы и работали во имя их/ Помню, как в 60-е тюменцы ездили в Кувейт удивляться цивилизации среди пустыни. Возвращались с горящими глазами и говорили: и у нас так будет. Помню эти фантастические проекты, когда, например, над Надымом хотели соорудить крышу. Я сам много пропагандировал эту идею.
Не то что мы были наивные. Просто мы стояли на голове и считали, что весь мир такой же.
— Что вы думаете сейчас, когда все так обернулось?
— Обидно. Особенно обидно за нефтяников, они ведь пострадали больше других. Гайдаровская реформа отняла у них все накопления.
Но я не жалею. Я не прожигал жизнь, а работал. Останутся города, останутся буровые. Олигархи не утащат все это за собой в могилу.
Владимира Турбин
***
фото: