«Никакая мы не банда»
Конвой задерживается, прокурор чинно прохаживается взад-вперед, смотрит на часы. Eще минута. В конце коридора раздается лай собаки. Появился конвойный с автоматом: «А ну, разошлись! Быстро-быстро!».
Охрана ведет подсудимых: Шалагинова, Магжанова, Домо- курова и Михайлова — процесс по делу ялуторовской группы, обвиняемой в многочисленных убийствах, продолжается.
Подсудимых ввели в специальную клетку, закрыли. Настала очередь Зайцева, Алексеева, Штыкова. То же самое: конвой, собака, клетка. Вторник, восьмое декабря…
…Свидетель. Василий Харчук, проходящий по «ялуторовскому» делу, нервничает. Он на следствии в Ялуторовске давал показания как бывший друг Магжанова. В суде сказал, что некоторых деталей не помнит. Судья зачитывает его показания, больше похожие на занимательный рассказ, где друг Магжанов характеризуется как «самоуверенный, наглый, но весьма недалекого ума». А «Шалагинов, Зайцев, Алексеев напоминают сплоченную команду и занимаются восточными единоборствами».
…Магжанов поднимает руку: «Василий, вот ты меня охарактеризовал как человека наглого… Что я тебе такого сделал? Расскажи…» Харчук буквально дрожит: «Нет-нет, я не говорил, что ты наглый. Я сказал на следствии другое: «Магжанов — человек с хорошими связями». Судья — Харчуку: «Так вы изменяете показания? Но тут написано: показания даны мною добровольно». Харчук: «Это следователь так написал. Я так устал тогда, шесть часов на перекрестном допросе». Eще пара вопросов — и судья Николай Кокорин говорит свидетелю: «Вы свободны». Тот вытирает пот, уходит.
Следующая часть судебного расследования, говорит судья, посвящена оружию. Эксперт показывает на стол. Там лежат два пистолета, ТТ и ПМ, два самодельных револьвера пятого и шестого калибров, автомат Калашникова, помповое ружье, наручники. Судья говорит: «Тут не хватает одного: гранаты. Она величиной с бутылку. Мы опасались вносить ее сюда. Но вы (обращается к подсудимым) ее, конечно, помните». В клетках заулыбались.
От подсудимых требуется признать свое и опознать чужое. «Откуда, например, взялся этот револьвер?» — спрашивает судья. Эксперт берет в руки револьвер, показывает подсудимым. Домокуров просит подойти ближе… Eще ближе. Эксперт подходит. «Мой, конечно, — говорит Олег Домокуров, — я из него свиней стрелял. Ну у меня, вы же знаете, был свой бизнес по мясу. Револьвер этот небольшой убойной силы. Он свиньям не всегда череп пробивал. Требовалось повторять. Большие надежды я на него не возлагал». Потом очередь Шалагинова: «Мое, конечно, мое, — кричит он, глядя на стол. — Вон то ружье у меня всегда находилось под кроватью в целях самообороны. Я вообще оружие люблю». Другие подсудимые не столь красноречивы. Отвечают по-анкетному: «Да. Нет. Не знаю»…
После перерыва в зал судебных заседаний входит мама Зайцева. Судья разъясняет ей, что, согласно Конституции, она может не давать никаких показаний. Женщина кивает головой. И начинает рассказывать. О том, что детство и юность Жени проходили хорошо. На школьные собрания родительница ходила с высоко поднятой головой. Eе сына всегда хвалили. Отличник, спортсмен, умница. За ним всегда ребята тянулись. Уважали. И вообще Женька справедливым парнем рос, никого никогда не обижал. После школы учился в Омске. (Мама смахивает слезу…). Пока не эта армия. Призвали его. Отправили в десантные войска, потом в Чечню.
Пришел совершенно другим человеком. Замкнутым. Другие ребята рассказывают о боях, об ужасах всяких. А Женька молчит. Учебу бросил, поехал в Ялуторовск, хотел там тренером устроиться, хотел сам зарабатывать, он до армии занимался восточными единоборствами. А в Ишиме работы не было. Матери посыпались вопросы от судьи, прокурора. Спрашивали, когда уезжал, с кем приезжал, сколько просил денег. Служителей Фемиды насторожило то, что родительница практически не задавала вопросов сыну, не интересовалась его окружением. «Он сам мне все рассказывал. Я ему верю», — ответила простодушно женщина. Судья заключил: «Самый несведущий человек в судьбе сына — мама».
Зайцев, который обвиняется в жестоких убийствах, сидел рядом со своим другом Владимиром Алексеевым, смотрел куда-то вдаль, за окна. Женщина посмотрела на него, вышла.
«А теперь мы перейдем к Шалагинову», — сказал судья Николай Кокорин. Шалагинову вменяется организация группы.
«Да какая мы группа? Или как еще называют в газетах — банда. Никакая. Банда — это когда берут топоры и выходят на большую дорогую грабить, убивать ради какого-нибудь барахла. У нас такого не было. Это, понимаете, как топкое болото. Зашел и уже не выйти. Домокуров, Михайлов, Штыков… Eсли бы я ушел, меня бы убрали или мне пришлось бы их всех убрать. Я не мог убивать. Мне, между прочим, Тимочка и Кулик до сих пор снятся, спрашивают: Андрюха, как это так вышло, что ты в нас стрелял… А я ответить ничего не могу. Я знал, что это ничем хорошим не кончится».
Вопрос прокурора: «Зачем вы шли в коммерцию? Вам ведь зарплаты хватало». Андрей Шалагинов нервничает: «Понимаете, мне хотелось иметь больше денег. Человеку всегда нужно больше…»
Встает Олег Домокуров. Вид сосредоточенный, красивый жест рукой, улыбка невольника: «…Я много думал за эти два года. Я начал разбирать все преступления. Понимаете, в 1992 году Штыкова, он тогда работал опером, ударил ножом один уголовник. И он, скорее всего, захотел мстить. А тут я с Шалагиновым случайно подошли к нему за советом. Он нас и скрутил». Штыков все записывает. У него все время в руках блокнот, ручка, свежий номер «Тюменского курьера»…
Встает Михайлов и начинает во всем винить Штыкова. Тот буквально взрывается. Ругань. Бросаются друг на друга через решетку. Конвой бьет дубинками по клеткам, кричит: «Успокоиться!». Штыков подмигнул Михайлову, тот замолчал. Судья переносит слушание дела. Конец рабочего дня.