Разговор с чеченцами о России и Чечне
В редакционном кабинете — «лица кавказской национальности». А на самом деле — просто трое чеченцев из тюменского общества «Байнах», Адам Хизриев, Аббас Чучуев и Усами Даза- ев. Живут в Тюменской области 25, 20 и 12 лет. Идет разговор о самом что ни на есть насущном — о новой кавказской войне, о жизни кавказцев и чеченцев, в частности, в нашем сибирском городе, о террористах и полевых командирах Басаеве и Хаттабе…
- Мы такие же тюменцы и также переживаем то, что случилось. Я не хочу, чтобы нас судили только по Басаеву и Хаттабу. Взрывы, кем бы они ни были сделаны, мы не одобряем. Мы — не противники России. В газетах — «чеченский след, чеченский след»… Пишут, что взяли двух жителей Г розного. Это любой национальности человек может быть. У них даже фамилии — не чеченские. Я столько лет здесь прожил, столько хлеба с русскими съел, столько дорог на «КамАЗе» проехал. (Адам Хизриев)
? л почему чеченцы должны быть лучше других? В природе ничего идеального нет. В самой Чечне отношение к России настороженное. Может быть, считают русских врагами. Те, кто живет за пределами республики, соблюдают законы России, а их собирают, обыскивают. (Усами Даза- ев)
- Почему я должен проходить регистрацию? Я же гражданин России. Это же беспредел со стороны властей. (Адам Хизриев)
- Беспредел… Вы видели, как на рынке азербайджанцев ОМОН сЙвит на колени? На колени мы не станем… (Аббас Чучуев)
- У меня сын учится в Москве, я к нему приехать не могу… Тут некоторые говорят — надо отпустить Чечню. Решить проблемы Чечни артиллерией, авиацией, вооруженными силами невозможно. Нужна дипломатия, (Усами Дазаев)
- А как до дипломатии доходит, сразу появляется вооружение. (Аббас Чучуев)
- Eльцин не хочетвстречаться с Масхадовым. Да пусть это помогло хотя бы одного человека спасти. (Адам Хизриев)
Вот такие формулировки, в которых, ручаюсь, ничего не сглажено. Они говорили о своих детях ( у Адама — трое, у Аббаса — четверо). О 96-летней матери Аббаса, которая не хочет уезжать из Г розного, говорит — один раз уже уезжала, имея в виду сталинскую депортацию.
Мы говорим о поколении, которое выросло за десятилетие, которое не знает слова «работа», зато знает слово «Калашников». О тех, кто не учился в школе, зато научился стрелять. Аббас вспоминает, как его сын играл с трассирующими пулями в Грозном. Дети есть дети, говорит он. Eсли он не учится в школе, кто-нибудь даст ему автомат.
Говорим о войне и называем ее прямо — войной. Адам спорит: «Думаете, что идет русско-чеченская война? Я бы назвал ее политической, коммерческой войной. Она нужнатем, кто получил 33 миллиарда рублей на восстановление нефтяной промышленности и ни одного крана не починил».
Eсть ли противостояние ислама и остального мира? Пытаемся понять друг друга, оперируя формулировками Корана, который я читал только по-русски. Ну а ваххабиты, которые набирают силы на Кавказе?
Аббас убеждает, что в Коране нет строки, которая призывала бы к убийству, грабежу. Eму ваххабиты не нравятся: хотят насильно заставить молиться по- своему, отпускать бороду. Испрашивает: «А вы думаете, что в Тюмени нет ваххабитов? Eсть. Их надо запретить. А мы делаем это, когда уже все, уже нарыв».
Адам-миротворец:
— Бог только называется по- разному. А контора (он поднимает палец к небу) — одна.
История сосуществования России и Чечни тяжела и неподъемна. В ней есть страницы, которые бы лучше забыть: прошлые кавказские войны,депортация в сороковые годы, чеченская кампания девяностых годов, Гудермес и Буденновск… Но из истории страницу не вырвешь. Что же больше беспокоит — прошлое, настоящее или будущее?
Аббас вспоминает о том, как мальчишкой он угощал фруктами советских солдат на полигоне, который разместился в горах над селом. А потом, в 90-х, появились другие дети, забинтованные. Больше всего его беспокоит будущее-Чечня, Дагестан, Ингушетия, Осетия, введут чрезвычайное положение, отменят выборы, передадут власть комендатурам и наступит 1937-й…
Усами, самый молодой, пророчествует о том, что история повторяется и в мире периодически разыгрывается чеченская карта. Он беспокоится за детей, боится власти и «определенных сил», которые могут подтолкнуть к крайностям.
Вдруг беспросветно мрачен тюменский ветеран, четверть века проработавший шофером на сибирских дорогах, Адам: «Будущего у нас нет». А я напомнил ему его же слова о том, что все уже написано в Книге судеб. «Написано, — согласился он. — Но мы не знаем — что написано».
Они рассказывали, как их останавливают для проверки в городе, где живут они сами и живут их дети, как милиционеры смеются, когда Адам заявляет, что он — «главный чеченский террорист в Тюмени». И словно пытаясь не то убедить, не то успокоить тех тюменцев, кто в каждом кавказце видит посланца Басаева или Хаттаба, говорит, что для них «сделать здесь пакость — неприемлемо. Люди, конечно, все разные. Пять пальцев на одной руке — они тоже все разные. А разве Eльцин отвечает за всех русских?»
Прощаясь, Адам сказал: «Я хочу, чтобы мы встретились через двадцать лет и я смог бы посмотреть вам в глаза». Я вспомнил дйту своего рождения и ответил: «Постараюсь». А он добавил: скажите тюменцам, что мы — с ними.
Выполняю эту просьбу.