Рассказ о парадной фуражке, или Последний бой
Окончание. Начало в N 58.
… Перед атакой по рейхстагу дали залп «катюш» и артиллерии, знаменитый его стеклянный купол от стрельбы весь осыпался. Пехота вышла на простреливаемую Королевскую площадь. При огневой поддержке брали окопы, линию за линией. Рота Рыжкова, теряя людей, пробивалась к главному входу. Наконец, ворвались, гранатами очистили путь в зал заседаний. Зал начал гореть. Лакированное дерево трещало и взрывалось. Дым ел глаза, сверху и снизу, где закрепились подразделения СС, доносилась пулеметная и автоматная стрельба.
Eсли Василий Рыжков был самым младшим из командиров рот третьего стрелкового (неустроевского) батальона, то самым старшим из них был капитан Ярунов. Eму под пятьдесят. Все в батальоне называли капитана — «батя». Собственно, официальная должность Ярунова — зам. командира батальона по строевой. Но в рейхстаг он вошел во главе роты — так требовала обстановка.
«… Вслед за ротой Сьянова в рейхстаг проникла рота капитана Ярунова. Роты захватили входы и выходы. Немцы отчаянно сопротивлялись. Стреляли из подвалов, из окон, с лестниц…
Бойцы Ярунова сквозь огонь и дым бросились в южную часть здания и штурмом выбили немцев из восточного прохода. Однако здесь враг тоже поджег здание. Огонь приближался, оставаться было невозможно, возвратились опять в коридор. Снова немцы усилили огонь. Драться было очень трудно. Решили стоять насмерть…» (Дивизионная газета «Воин Родины», N 63, 7 мая 1945 года.)
«Eдкий густой дым от пожара поднимался к куполу рейхстага, -вспоминал много лет спустя Василий Иванович Ярунов. — Дым расстилался по коридорам и комнатам, он заполнял все пространство, ел глаза, стеснял дыхание.
Я получил приказ с группой бойцов занять четвертый этаж. Я быстро овладел комнатами этого этажа, но долго не мог взять галереи. Укрывшись на них, гитлеровцы стреляли по наступающим из автоматов, бросали гранаты и фаустпатроны. Подступить к галереям было невозможно…
С наступлением утра бой вспыхнул с новой силой. Я снова поднял бойцов в атаку. Но с галерей ответили таким сильным огнем, что нам пришлось залечь. Я подобрал покрепче солдат и пополз вместе с ними по-пластунски к галереям. Гитлеровцы держали коридор под беспрестанным обстрелом, но пули не могли задеть нас — они летели высоко над головами. Ковер, которым был устлан коридор, скрадывал шорох, и солдаты приблизились к галереям неслышно.
Когда до галерей оставалось несколько шагов, бросились в атаку. Через несколько минут борьба стихла. Более десятка фашистов остались лежать на полу, остальные, не выдержав рукопашной схватки, подняли руки…
Я доложил капитану Неустроеву, что приказ выполнен, четвертый этаж очищен полностью. Неустроев поздравил меня с 1 мая и крепко поцеловал.
… В полночь большая часть комнат, в которых находился батальон, была охвачена огнем. Пожар распространялся быстро, солдаты едва успевали переносить подальше от огня раненых и оружие. Комбат Неустроев связался по телефону с командиром полка и коротко доложил ему о создавшемся положении. Подполковник Зинченко помолчал, а потом приказал: «Eсли держаться невозможно, разрешаю отойти». А пламя уже проникло на КП батальона, размещенный в рейхстаге, у нас оставалась всего одна комната… Собрали офицеров. Мнение единогласное — из рейхстага не уходить! Солдаты сказали то же самое. Тем временем огонь подобрался вплотную. И тут я нашел замаскированную дверь в запасной коридор. Батальон быстро перебрался туда и снова повел бой.
Горстку уставших до предела солдат с трудом можно было назвать батальоном. Но он продолжал существовать и сражаться.
Из коридора, куда мы перешли, широкие каменные лестницы спускались к подвалам, где находился блокированный эсэсовский гарнизон. Внизу чернели широкие двери. Фашисты, поняв, что мы выбрались из огня, предприняли попытку прорваться. Но как только у подножия лестницы показались вражеские автоматчики, мы встретили их таким огнем, что они тут же откатились назад, оставив на каменных ступенях десятки убитых.
Близилось утро 2 мая. На Королевской площади становилось тише, все реже рвались снаряды и мины. Со всех сторон в центр Берлина прорвались главные силы наших наступающих частей. Одна за другой смолкали гитлеровские батареи, которыми были уставлены прилегающие к рейхстагу улицы. Вскоре они стихли совсем. И тогда в рейхстаг с шумом ворвались сразу несколько новых подразделений…»
И много лет спустя удивлялись бывшие солдаты неустроевского батальона: как удалось капитану Ярунову, заместителю командира батальона, в сплошном дыму обнаружить замаскированную дверь в негоревшее помещение?
Теплым майским днем они вспоминали об этом на маленьком деревенском кладбище в Килках под Тюменью, у могилы Василия Ивановича Ярунова. В селе, теперь оно называется Богандинское, открывали памятник павшим на фронте землякам. Тут и встретились впервые после войны Василий Андреевич Рыжков, переехавший из родной Тулы в Тюмень, и Николай Петрович Калинин. Рыжков пробивался к рейхстагу через Королевскую площадь, а Калинин поддерживал штурмующую пехоту огоньком. Рыжков, красивый, улыбчивый, радовался встрече и, к моему огорчению, вместо боевых эпизодов рассказывал, как он, когда все стихло, на костре из обломков разбитых кресел варил для спящих бойцов картошку. А Калинин все жалел, что не захватил на встречу привезенную из Берлина шинель. «Я же ее, — говорил он, — специально домой вез. Она же вся изрешеченная, эта шинель. Я считать не считал, но смотреть страшно — ее как кто истыкал шилом!» Eще Рыжков вспоминал, как роты накапливались перед броском в подвале швейцарского посольства и как Ярунов налил в котелок, который пустили по кругу, по 100 граммов «наркомовских». Выпили — каждый по глотку. Сколько их собралось бы у того котелка после штурма? Двое точно — Ярунов и Рыжков.
… Я чувствую, что вязну в деталях и подробностях удивительного дня и не приближаюсь к обещанному сюжету о парадной командирской фуражке. Впрочем, такова особенность тех решающих дней. Не только я, человек невоенного поколения, но и те, кто совсем «в теме», так же увязали в истории берлинского штурма.
Через год после встречи в Килках приехал в Тюмень комдив-150 Василий Митрофанович Шатилов, уже генерал-полковник. И рассказывал, что каждая встреча с участниками боя за рейхстаг добавляет какие-то новые штрихи к знакомой до мелочей картине. Такова, например, история с часами, целый ящик которых случайно обнаружили бойцы, готовя позицию для минометов. Судя по надписи, этими часами Гитлер собирался наградить офицеров, которые первыми войдут в Москву. Награждение, как известно, не состоялось ввиду отсутствия самого события. И теперь уже старшина Игнатов, служивший под началом капитана Ярунова, раздавал бойцам, что готовились к последнему штурму, эти самые часы… Генерал Шатилов высоко оценил тюменцев Ярунова и Давыдова, ишимца Кучерина. И Рыжкова, шестая рота которого брала один за другим доты, их бетонными колпаками была усеяна Королевская площадь перед рейхстагом.
… Бой в рейхстаге затихал. Только подвал еще продолжал огрызаться огнем. Было там, как оказалось после, не меньше двух тысяч солдат и офицеров из СС. Появившийся с белым флагом парламентер сказал, что немцы готовы вести переговоры о сдаче, но… только с офицером высокого ранга. Хорошенькое дело! — самые старшие по званию офицеры, оказавшиеся в рейхстаге, носили на полевых погонах по четыре звездочки — комбат Неустроев, комроты Ярунов… Из представителей дивизии — агитатор политотдела Исаак Матвеев. Он тоже капитан. И тогда на переговоры отправился замполит неустроевского батальона Алексей Берест. Чем не полковник? Высокий. Видный. Правда, молодой, всего двадцать лет. И — лейтенант.
Берест умылся. Надел чью-то длинную кожаную куртку. Помял в руках пилотку и оглянулся. Матвеев протянул Бересту свою новенькую парадную фуражку с малиновым околышем. Адъютантом к «полковнику» назначили комбата капитана Неустроева, невысокого и невидного, но — вся грудь в орденах! И пошли они с переводчиком вниз.
Можете себе представить? Настороженная, прижатая к стенке толпа людей преимущественно в черных мундирах. Злые. С оружием. Немцы нехотя расступаются. Берест шагает неторопливо, ни на кого конкретно не глядя, взгляд устремлен как бы сквозь немцев. Наших парламентеров встречает немецкий полковник. Наш парламентер небрежно подносит руку к козырьку матвеевской фуражки, представляется: «Полковник Берест». Предлагает сдаться: положение безвыходное! Немцы пытаются торговаться, мол, здесь их вдесятеро больше, чем русских наверху, хотят выйти с оружием. Берест не соглашается: выходите без оружия через наши боевые порядки. Иначе, говорит, отсюда живым вообще никто не выйдет. Не для того, мол, в Берлин пришли…
На том переговоры и закончились. А к утру немцы сдались. Принимал их капитуляцию никакой не полковник, а старший сержант Илья Сьянов, командовавший первой ротой в неустроевском батальоне.
В это утро и был сделан знаменитый снимок, с которого начался мой рассказ. В центре фотографии — высокий офицер в пилотке. Это Василий Иванович Ярунов. И из его архива эта карточка, на обороте которой карандашом капитан пометил: «31 апреля». В апреле, конечно, 30 дней, но последний военный апрель, видимо, показался капитану бесконечным. Слева, с трубочкой, сержант Кузьма Гусев. Справа — агитатор политотдела дивизии Матвеев в той самой исторической фуражке. А впереди, с автоматом и перевязанной головой, рядовой Петр Щербина из Запорожья. Это он укрепил на парадном входе в рейхстаг первый красный флаг.
Береста на снимке нет. Он сниматься не любил. Нет его и в списке героев рейхстага. Хотя именно Под его руководством над разбитым вдрызг куполом установлено «знамя N 5», всем известное как знамя Победы. В принципе, простое кумачовое полотнище…
… А в Тюмени на улице Первомайской, на доме против бывшей гостиницы «Заря», есть мраморная дощечка, на которой написано, что до 1968 года здесь жил Герой Советского Союза Василий Иннокентьевич Давыдов. Тот самый Давыдов, берлинец, командир еще одного батальона из 756-го полка 150-й Идрицко-Берлинской дивизии.
P.S. В эти дни вышел в свет фотоальбом «Встречи у Вечного огня», посвященный тюменским страницам Великой Отечественной войны. Издан альбом фотостудией «Тюмень».
***
фото: Высокий офицер в пилотке (в центре) — Василий Ярунов. Слева, с трубочкой, — сержант Кузьма Гусев. Справа — агитатор политотдела, дивизии Матвеев в той самой фуражке. А впереди, с перевязанной головой, рядовой Петр Щербина