Музыка и музей
Вдохновения жаждут не только творцы. Зрителям, слушателям, читателям тоже нужен всплеск интереса, дуновение извне, чтобы всмотреться, вслушаться, вчитаться, не скользнуть мимо, не упустить счастливый момент соприкосновения.
А музы, как назло, не прилетают. Или они давно уже здесь? Сидят в углу, бесшумные. Попробуй, улови их флюиды в пустом зрительном зале, в закрытой книге, в гробовом молчании музея.
Идеальные черты реального
Тюменская филармония готовится к очередной «Алябьевской осени». Двадцатой. Круглое число не стало поводом к торжеству, все будет как обычно: концерты звезд, молодых музыкантов и, конечно же, местных любимцев — оркестра «Камерата Сибири» и хора «Ренессанс».
Имя Николая Баскова нисколько не смущает организаторов фестиваля. Главное, что с Басковым споет Монтсеррат Кабалье. Она безусловная величина, и даже соседство третьеразрядного тенора ее не компрометирует. Тем более что это, возможно, не только первый, но и последний ее приезд в Тюмень (представляю, какой фурор произвела бы аршинная надпись «Последний концерт Монтсеррат Кабалье»!).
Наконец-то на сцене нашей филармонии выступит Юрий Башмет. Давно мечтали услышать, а еще пуще — увидеть (хоть в бинокль!). Нам бы теперь дождаться Дмитрия Хворостовского. Идут переговоры о концерте в следующем сезоне.
Директор филармонии Михаил Бирман грезит о большом симфоническом оркестре. Уверен, что тюменская публика дозрела до симфонических концертов. Дело за правительством области: выделит ли средства для организации оркестра. Пока наслаждаемся гастрольными выступлениями. На «Алябьевскую осень» приглашен Российский национальный оркестр под руководством Михаила Плетнева.
Новая встреча с оперой — после суперуспешных гастролей театра «Новая опера» -«MOZARTime, или Фантазии Дон Жуана» в исполнении Государственного академического камерного музыкального театра под руководством Бориса Покровского.
«Народ пока ориентируется больше на имена, чем на музыку», — понимает Бирман. Потому программа фестиваля выстроена вокруг звезд. «Были попытки сделать тематическую программу, монографию. Например, сыграть всего Моцарта. Или Рахманинова. Но это хуже воспринимается».
Eсли бы в Тюмени преобладала публика с тонким музыкальным вкусом (Михаил Бирман всегда хвалит нашу публику, однако, его похвалы, как мне кажется, носят характер поощрения), филармония могла бы устроить что-нибудь наподобие рихтеровских вечеров в Пушкинском музее. Например, «Авангард в музыке и живописи»: исполняются произведения Губайдулиной, Шнитке, Денисова, изобразительный ряд создают полотна абстракционистов.
Рано загадывать, но уже можно начинать надеяться, что идеал, воображаемый музыкантом Бирманом, когда-нибудь совпадет с действительностью, которую вынужден учитывать деловой человек Бирман.
Процесс-то идет. Поздней осенью в филармонии откроется камерный оперный театр «Пикколо». К открытию припасли премьеру оперы Джованни Баггисты Перголези «Служанка-госпожа».
Это другой вариант спектакля, сыгранного на закрытии позапрошлого сезона. Первый вариант повторять нельзя. Мягко говоря, это было домашнее представление. Певцы краснели от натуги, пищали и хрипели, оркестранты старательно пиликали, боясь ошибиться.
При воспоминании о костюмах слеза наворачивается. Всю нелепость этого представления искупили азарт исполнителей и одухотворенно-изможденный лик дирижера Шароева. Было понятно, что участниками спектакля руководили высокие помыслы. Но не хочется увидеть такое вновь.
Теперь за оперу Перголези возьмется солист Большого театра, имеющий опыт постановки музыкальных спектаклей. Он же споет мужскую партию. Для «Служанки» сошьют костюмы, изготовят декорации. Все спектакли нового театра будут идти в малом зале филармонии. Музыкальный руководитель и дирижер «Пикколо» — Антон Шароев.
Я спросила Михаила Бирмана, видит ли он в Тюмени большой оперный театр. Ответ резко отрицательный. «Я против того, чтобы создавать что-то серое, бедное и провинциальное. Таких жалких коллективов полно по стране! В Тюмени нет оснований для оперного театра: ни творческих сил, ни финансовых средств». Камерный формат — тоже дорогое удовольствие, особенно с учетом приглашенных солистов, но есть возможность ставить оперы «по заказу», то есть получать государственный заказ от областного комитета по культуре.
Гуляя в прошлой
Сто лет не заходила в музей геологии, нефти и газа. Ну, не сто, конечно, — меньше. Лет восемь или девять. В прошлый раз угадала ко Дню нефтяника. И теперь тоже: оказалась рядом с музеем, вспомнила о Дне нефтяника и, ведомая не иначе как вдохновением, зашла внутрь. Купила билет.
Мало что изменилось в экспозиции. Атмосфера прежняя: покой, благодать. Кроме меня были другие экскурсанты, несколько группок, но в музее никто никому не мешает. Здесь всегда разговаривают вполголоса.
Ага, вот что бросалось в глаза прежде, а нынче ушло в тень: физиономии Виктора Черномырдина и Рэма Вяхирева. Может, они до сих пор в экспозиции, но вспомнить не могу, есть или нет. Не заметила их присутствия, забыла вчерашних героев. Зато не миновала бывшего первого секретаря обкома Бориса Щербину: пригвоздил тяжелым взглядом. Может, такой эффект возник после появления памятника Щербине в сквере Немцова. Когда каждый день встречаешь его на пути, поневоле вздрогнешь, увидев в другом месте.
Много макетов, инсталляций, фрагменты оборудования и снаряжения, отслуживших свой срок, чум в натуральную величину. Представляю, с каким любопытством рассматривают это дети. Да и взрослые. Хотя взрослым, наверное, интереснее минералы, особенно драгоценные камни. Руки тянутся к витрине…
Спешу к любимым экспонатам. Семейный балок. В таком жили буровики. Размер комнатушки шесть-семь квадратных метров. Поместилось все, что нужно: топчан, баян, полка с книгами, радиоприемник, крючки для одежды, блюдце для котенка и бумажный бантик для него же. Сам котенок прикорнул на топчане. Eсть свет (под потолком электролампочка). А когда света нет, можно зажечь керосиновую лампу, примостившуюся на узком подоконнике. Здесь уютно: половики, вязаные салфетки. Прилечь бы рядом с котенком…
Плакат: «Бережно относись к трубе. Сохранил трубу — сохранил народное достояние. Стоимость одной трубы диаметром 1420 мм — это стоимость одного трактора «Беларусь» или шести телевизоров «Рубин».
Меню на 1 февраля 1984 года по столовой «0 км»: на завтрак масло сливочное порциями, яйцо вареное, суп молочный с рисом, яичница из двух яиц, котлеты по-полтавски, оладьи с маслом, чай с сахаром. Где-то в районе ужина вижу «тефтели из гов.». Ах, теперь так не пишут: «мак. изделия»! Макароны да макароны… А то еще бывают «спагетти». Избаловались мы, разнежились.
Стихотворение Таисии Пастуховой, старшего геолога Березовской буровой партии, посвящено открытию нефти. Вряд ли она всерьез увлекалась поэзией. Такое стихотворение пишут от избытка чувств. Может, один раз в жизни. Получается нескладно, ну и Бог с ним, не поэтическая ценность у этих виршей. «Осенний день кончался между тем, и сумерки спускались быстро. Согрела ужин. Села. Eла. И вдруг как будто оружейный выстрел!» Забил первый фонтан на месторождении. «Скорее! Выброс! Ужас! Страх!» Не радость, заметьте. Хотя события ждали как чуда: во всех пробуренных скважинах была вода, «про нефть лишь только толки были».
Автор и очевидец признает: «но о последствиях забыли». Фонтан хлестал девять месяцев. Погибла тайга вокруг буровой.
Об этом Пастухова не пишет. В фокусе ее зрения — мощная, неуправляемая сила, которая «как ножом срезает сталь, ломает трубы». Первоначальный испуг смели новые эмоции, такие же буйные, как фонтан. Нескоро придет осознание трагедии. Сейчас нет слез, нет страха смерти.
Мозг фиксирует картинку, чернильные строчки летят по бумаге: «Лютов лежал под грудой льда, раскинув руки навзничь, блестели льдинками глаза, распахнутые настежь».
Вы не увидите строк про погибшего Лютова. Мне показали их в прошлый раз как корреспонденту. А просто посетителю такого знать не нужно. Обычная история.