Николай Шамсутдинов: «Эстетика — этика будущего»
— Я начал писать, можно сказать, бессознательно, как и многие в моем возрасте. Было мне в ту пору лет 12, — вспоминает Николай Меркамалович. — Первый свой опыт отношу к просмотру фильма «Три мушкетера», на маршеобразную мелодию из кинокартины я написал первый свой текст.
Но надо учитывать, что жил я в глубокой провинции — городе Ханты-Мансийске. Оттуда переехал в Нефтеюганск. «Литературной среды» не было, и развивался я, как некий дичок.
Пока, наконец, не переехал в город Сургут, где существовало литературное объединение. Став же участником одного из областных семинаров молодых литераторов, узнал о существовании Литературного института. Летом 1973 года поехал сдавать вступительные экзамены, и первый мой заход оказался удачным. Мне известны люди, которые поступали по шесть-семь раз.
Именно в литинституте началось становление «дичка» Николая Шамсутди-нова как профессионального поэта.
— Там я попал в круг людей, многие из которых в ту пору уже публиковались. Буквально после 2-х лет учебы в Литинституте я дебютировал большим поэтическим циклом в еженедельнике «Литературная Россия», а потом в журналах «Новый мир», «Сибирские огни» и «Уральский следопыт». Учитывая, что публикации в то время подкреплялись хорошими гонорарами, стимул публиковаться был весомым.
— Сегодня такой стимул тоже существует?
— Нет. Поэтому и печатаюсь мало. Тем более что к стремлению многих поэтов приобрести публичную известность, быть замеченными, я отношусь с мотивированным скепсисом. Ибо вполне уместен вопрос: «А судьи кто»?
В ту пору, в начале творческого пути я пережил, как практически все, ряд влияний, начиная с Павла Васильева. Печатался в периодике Москвы, Ленинграда, Свердловска, за рубежом. На сегодняшний день число публикаций в журналах и альманахах составляет около двухсот: «Октябрь», «Юность», «Литературная газета» и др.
Я — эмпирик. В работе отталкиваюсь от своих собственных ощущений, впечатлений. Мне удавались эпические полотна об освоении тундры и тайги, творимом обветренными мужиками в робах. Но, к счастью, наваждение, этот морок прошел. Я увидел пагубу бездумного покорительства этих заповедных тундровых и таежных пространств. И с осознанием этого я перешел к «экологическим» вещам.
«Экологические» стихи поэта не все приняли «на ура».
— Я написал поэму «Покорители», в которой довольно нелицеприятно высказался о многом и пережитом. Свою рукопись я отправил в Красноярск Виктору Петровичу Астафьеву. Выдающийся писатель отправил ее в редакцию журнала «Новый мир», поскольку был членом его редколлегии. Редакция вела со мной переговоры о публикации некоторых глав поэмы. Но публикация не осуществилась. Журнал, по всей вероятности, не захотел портить отношения с сильными мира всего. Ведь это был обличительный материал. И авторитет Астафьева не помог,
В работе Николая Меркамаловича было несколько этапов, о чем он охотно рассказывает.
— Я исходил некогда из одного критерия — общественной полезности того, что я делаю. Когда я писал «северные» вещи, когда писал «экологические», когда позднее писал социальные, — всегда стремился быть приобщенным к действительности, в которой живу.
Но постепенно вызрел вывод, что многое, сказанное мной, — не столь востребуемо. Тем более что я пишу очень и образно, и сложно. Широкие массы мои стихи с затаенным дыханием не ждут, как, например, в свое время ждали стихи Eсенина, либо Маяковского, или навязываемого нам буквально с горшка Пушкина.
Постепенно я отстранился, ушел в сферу, отъединенную от внешнего мира. За исключением разве антуража — море, горы, не более того. «Пошли» сугубо лирические вещи, вещи любовные. Не скрою, это обстоятельство позволило моим недоброжелателям интенсивно меня не публиковать. Ждут вещей о тайге… Про экологию… Живут прикладным интересом — на потребу обывательского представления о мире. А я стремлюсь к неизменной усложненности: и лексической, и образной, и содержательной. И не принимаю тезиса Пастернака о том, что человек в известном возрасте начинает писать просто. С течением лет человек становится только сложнее, и должен писать, как Бог ему на душу положит.
Поэтому-то, когда я появляюсь на разного рода литературных тусовках, то ощущаю себя как бы в вакууме. Потому что эти тусовки без исключения являют скопище серости, литературной аморфности.
— Зачем же там появляетесь?
— Звания обязывают. Я представляю региональную писательскую организацию — внешняя сторона моей деятельности, она не самая важная. Так вот, я долго занимался любовной лирикой, считая, что любовь — первооснова нашего существования. Постепенно, с годами, мои иллюзии повы-ветрились, действительность обернулась ко мне своей изнанкой.
Выпады действительности поэт игнорировать не мог, хотя бы потому, что они были жестоки. Например, Шамсутдинову предлагали работать в университете Ниццы, читать лекции по курсу практического русского языка. Но помешал недуг, возникший в результате неудачной операции, проведенной стоматологом, которого поэт называет не иначе, как палачом.
— Когда это произошло, никто из моего ближайшего окружения мне не помог, не поддержал. Выяснилось, что мои представления о человечности и любви словно «высосаны» из книг, из классики. А на самом деле мир жесток в отчуждении от человека, «ушибленного» судьбой. Ну, как тут не появиться сарказму? «Из-под пера» вышли вещи, которые позднее составили цикл «Прозрение идиотов». Каждый пишущий, что скрывать, ждет признания, этому не был чужд и я. Хотя жизнь и научила спокойно относиться и к не признанию, достаточно просто знать себе цену. Отсюда и мой тезис: «В позднем признании — прозрение идиотов».
Впрочем, отношение современников к себе поэт объясняет просто.
— Процесс писания стихов действительно интересен. Переживаешь сильные ощущения, эмоции. А вот читать их — занятие довольно сложное. Читатель, знакомый лишь с хрестоматийным Пушкиным, будет недоумевать.
Но люди, принимающие мою манеру, все же есть. Занимательно, что мои сочувственники живут во Франции, в которой мне и предложено провести презентацию моей новой книги «Заветная беззаветность» в мае будущего года. В Париже, в Сорбонне, а также в университете города Ниццы. Тем более что в книге есть циклы, посвященные Парижу и Ницце.
— А в Тюмени презентации не будет?
— Парадокс, но у меня в Тюмени не было ни одной презентации. Я никогда не занимался устроительством этих мероприятий, считая, что я должен писать, а не популяризировать себя. Впрочем, мне обещали устроить в городе презентацию, но не знаю, осуществится ли…
— С каким издательством вы работаете?
— Последние мои книги издает «Банк культурной информации» в Eкатеринбурге. В Тюмени у меня тоже были некоторые опыты по изданию книг, но довольно неудачные. Не буду называть эти издательства, но они к своему делу отнеслись спустя рукава. Например, к своему 50-летию (7 лет назад —О.Ч.) я издавал двухтомник в Тюмени. В двух томах насчитал более трехсот ошибок. А я очень щепетильно отношусь к реноме родного языка. Потому что, смею считать, знаю его довольно хорошо. Обнаруживать чужие огрехи в собственном тексте неприятно. Поэтому выпускаю книги в Eкатеринбурге, там более внимательны к своему делу. Впрочем, в новой книге, которую я сам набирал, некоторые «ляпы» все же есть. Как они туда попали — не понимаю.
— Где можно купить ваши книги? В Тюмени?
— В Тюмени — нет. Как правило, издание наших книг субсидирует правительство области. Весь тираж, мой или же других авторов, автоматически поступает в библиотеки. Потому-то в продаже их нет. А самому издавать книги -дорогое удовольствие. Так что ищите книги в библиотеках, мне же дают авторские экземпляры.
Как было сказано, «Заветная беззаветность» — уже 20-я книга стихов Николая Шамсутдинова, своеобразный итог.
— Она является своеобразной квинтэссенцией всего того, что я сегодня переживаю, чем живу, чем болею. Некоторые циклы из книги уже публиковались ранее, некоторые — совсем новые. При подготовке к грядущему своему 60-летию, может быть, и издам трехтомник, где будет опубликовано, все лучшее из написанного за годы моей работы. Ну, может, не все, но многое.
Нашу беседу поэт закончил так:
— В своей жизни и работе я стремлюсь следовать постулату Горького: «Эстетика — этика будущего».