Памятники и память
Есть что-то мистическое в том, каким тугим узлом в недавней нашей истории завязан один из двенадцати месяцев – октябрь. На одном полюсе – тот самый октябрь семнадцатого года, который столько наобещал – свободы, равенства, братства, что должно было бы хватить на всех.
На другом полюсе – день, который отмечается сегодня. День памяти жертв политических репрессий. Если говорить прямо, жертв того самого октября семнадцатого, его логическое завершение.
… Среди двух десятков книг скромной выставки в библиотеке поселка Антипино, приуроченной к этому дню, я увидел 51-й том Большой советской энциклопедии. Том был издан, когда все издание уже давно заняло почетные места на полках библиотек и частных собраний. Последний и самый знаменитый, скажу я вам, том. Это было первое издание, официально подтвердившее факт политических репрессий. Подтвердившее очень робко, осторожно, но для тех, кто умеет читать и догадываться, и он сказал о многом.
Среди имен, расставленных в книге строго по алфавиту (том – дополнительный!), вы легко обнаруживали тех, кто никак не мог появиться на энциклопедических страницах хотя бы годом раньше. Потому что решением, принятым на самом «верху», они должны были исчезнуть бесследно и навсегда. И вот, казалось, они уже стерты в лагерную пыль, захоронены в безвестности и «не скажут ни камень, ни крест, где легли…» – так думали вершители чужих судеб.
Но вышел 51-й том, и возвратились имена – Михаил Кольцов, Иероним Уборевич, Михаил Тухачевский, Александр Косарев… Первые имена, лежащие на самом верху. Поначалу, еще в феврале 1956-го, после двадцатого съезда, многим казалось, что убивали только коммунистов-ленинцев и командармов, великих писателей и пламенных режиссеров. А потом выяснилось – убивали всех подряд. Пахарей и сторожей, учителей и агрономов, стариков и старух, семнадцатилетних мальчишек и девятнадцатилетних девушек. Когда стали разгребать эти могильные курганы, оставшиеся от сталинизма, оказалось, что им нет числа, убитым и зарытым тайком.
Старой власти так хотелось, чтобы они остались безымянными, скрытыми лживыми решениями судов, фальшивыми свидетельствами о причинах смерти. Но правда все равно вышла наружу. День поминовения стал официальной датой, символом народной трагедии.
Правда, перед этой памятью наша страна еще задолжала. Равно, как и наш город. Трудно согласиться, но выгон за бывшим Затюменским кладбищем все еще активно застраивается. Мертвым оставлен только крохотный пятачок, стиснутый складами-арочниками, задавленный тяжелой техникой. А после и того пуще – там, где двадцать лет назад лопаты строителей обнаружили простреленные черепа, намечается сооружение очередного торгового центра. Как будто мало их в нашем городе. Как будто мало того, что этим людям при жизни не нашлось места на земле, так им нет места и после смерти…
Город с помпой строит и открывает памятник представителю партии, обрекшей миллионы людей на лагерные муки и постыдную смерть. И ставит этот памятник в красивейшем сквере Тюмени. А тем, кто был солью этой земли, ее руками и умами, поставлены две каменные глыбы в закоулках да стенка, сложенная из столетнего кирпича. Рассыплется в прах этот кирпич, и сама память о преступлении сойдет на нет…
Впрочем, и эти простые памятники никак не оставляют в покое. Один, что на улице Полевой, сотрясается от поступи техники, два других вечно вчерашние мерзавцы мажут красной, как кровь, краской, а прокуратура сперва найти никого не может, а найдя – останавливается. Видно, не может подобрать статью…
Печальный день, тридцатое октября. Печальные мысли.