Пусть всегда будет солнце
Режиссер Николай Коляда смело кромсает Шекспира и Гоголя, но из пьес Николая Коляды скупится выбросить хоть слово. Недавно поставил свою «Птицу Феникс» в тюменском театре «Ангажемент». Под чутким руководством и неусыпным надзором автора, при содействии его помощника Александра Сысоева (второй режиссер спектакля) актеры были вынуждены освоить весь текстовой массив, включая междометия.
Теперь тарабанят, и зычно притом, горласто, так что уши закладывает. Хочется попросить: медленнее, пожалуйста, и тише, трудно разобрать, что вы там гуторите. Трудно даже при отчетливом произношении вникнуть в смысл, связать обрывки фраз, проследить логику.
Просить, однако, бесполезно, это режиссер потребовал высокоскоростной громкой речи при сохранении всего объема текста. Скороговорка, речевая избыточность, галдеж должны ошеломить, обескуражить. Чтобы мы включились в бешеный хоровод вокруг мифической птицы, возрождающейся из пепла, смеялись и плакали вместе с участниками действия. Некогда раздумывать, что такое эта птица, что она обозначает, нельзя рационализировать.
В случае, когда Николай Коляда сокращает текст (чужой), он восполняет выброшенные куски шумом и музыкой, и добавляет звуки, и повторяет одно и то же, гипнотизируя рефреном.
Персонажи «Птицы» не подражают бытовому косноязычию, у них особый язык, обманчиво схожий с уличным, замусоренным, это не имитация устной речи, не документальная ее запись; они трещат посорочьи, не имея цели сообщить информацию, точь-в-точь как плохие актеры. Да они и есть плохие актеры, нанятые богатеем для семейного праздника. Произносимые ими слова вдвойне обесценены. Кеша, Роза, Маша и Макс говорят чужим текстом, к месту и не к месту цитируя прошлые и будущие желанные роли, не замечая инородности литературных осколков. Есть еще немец Мартин, плохо говорящий по-русски, то есть почти немой.
Интерес держится не на словах. Не нужны паузы как воздушные подушки для нагруженных подтекстом реплик. Если уж возникла пауза, то это предел, точка, после чего начинается новый цикл действия. Например, молчание после вопроса Кеши: «Там выпить есть?» равно смерти одного типажа, за которым появится другой, неожиданный: был обычный мужик, мелкий начальник, простоватый грубиян, и вдруг из его оболочки вышел тяжелой поступью вождь племени, дикарь со звериным чутьем.
Я посмотрела «Птицу Феникс» дважды, в первый раз Леонид Окунев, играющий Кешу, держал на себе спектакль, двигал его энергией необъяснимого свойства, будто бы в нем слились силы многих талантливых актеров, узнаваемых не поверхностной копией, а нутром и судьбой. Физически ощущалось, что рукой Леонида Окунева водят по сцене незримые руки: «Сценочка моя, любименькая моя». Все, кто не дождался своей сцены, кто был отлучен от нее, кто умер на ней, вложили свою нежность и боль в голос одного человека.
Это было потрясение. Знали мы (смело говорю не только за себя, потому что слышала другие отзывы), что Леонид Окунев – замечательный актер, но такого раньше не видели, не могли вообразить такого.
Во второй раз не повезло, энергии не было, Окунев работал на технике. Блестяще работал; уверена, что видевшие его впервые остались довольны знакомством. К тому же, партнеры Окунева постепенно преодолели трудности, в том числе языковые, освоились в постановке, как в родном доме, надышали тепло, нашли свой путь к исповеди: в «Птице» нет второстепенных ролей, каждый исполнитель получил возможность высказать героя и через героя – самого себя.
Пресловутая птица Феникс не всякий раз сверкает нестерпимым блеском на грани гибели, не в каждом спектакле актер сгорает и возрождается. Оно и к лучшему, если судить с позиции сбережения ресурсов.
Однако без полной актерской самоотдачи в «Птице» не заверчивается сумасшедшая стихия, являющаяся единственным смыслом и оправданием этого спектакля, стихия, которая низвергает в грязь и очищает, разоблачает и возвеличивает, побуждает верить. Нет эмоциональной бури. Внимание сосредотачивается на промежуточных словах, они звучат сентиментальной чушью, пошлой шуткой, свисают отовсюду демагогическими соплями.
Так ли происходит с другими постановками Николая Коляды при неудачном стечении обстоятельств, не том настрое, не той атмосфере? Мне показалось, что в тюменской версии «Птицы Феникс» Коляда побоялся шокировать публику.
Вроде бы прав во всем. Не стал раздевать актеров, согласно тексту, чтобы стояли голые под дождем. Пригласил художника: скромное оформление екатеринбургского спектакля негоже повторять в театре, ориентированном на другую эстетику. Остроумно использовал возможности игрового пространства (зритель не устанет удивляться старому трюку: актеры уходят в одну дверь, а появляются из другой).
Однако получилось, что спектакль забавляет и потешает, когда должен озадачить или напугать.
Пьяный Кеша опрокинул мангал, вымазал углем себя, потом коллег. Странное дело, чумазые лица выглядят почти чистенькими. То ли уголь недостаточно черен, то ли акт унижения лишился по какой-то причине остервенелости, ужаса, отчаяния: ведь Кеша мажет актеров не только по пьяной дури, здесь стыд лицедейства, и возвращение к сути профессии, и ритуал.
В аляповатом оформлении прочитывается мещанский вкус, без оттенка сарказма или умиления, пародийного намека на типичный провинциальный театр, его бедняцкие претензии.
Тем не менее, закончить хочется, как в пьесе, оптимистично. «Над овином вставало солнце. Солнце вставало над зернохранилищем, над зернотоком, над сараем, над телятником, над тракторной мастерской…» И над «Ангажементом».
***
фото: сцены из спектакля «Птица Феникс».