Из пункта «М» в пункт «Т»
Конечно, можно было и на самолете: шутка ли, поездом – две тысячи километров (ровно столько от златоглавой до Тюмени).
Но мама всегда говорит, что надо сначала узнать свою страну, полюбоваться ею хотя бы из окна поезда, а уж потом – с высоты птичьего полета.
Москва
И вот я стою в километровой очереди на Казанском вокзале. Многочасовое пребывание в строю горе-путешественников располагает к философствованию. Меня всегда удивляло, почему вокзалы так гипнотически действуют на людей: попадая сюда, мы становимся мнительными до того, что от любого, как нам кажется, недобро смотрящего, ожидаем подвоха.
Кого-то это чувство заставляет скупать все съестное в округе, закрывая глаза на цены и тараканов, которые здесь даже днем не прячутся. Кого-то невероятно влечет общаться с каждой собакой, лишь бы не сидеть одному. А кто-то, подложив под голову чемодан, преспокойно отсыпается.
Наконец, заветный билет у меня в руках. Для меня навсегда останется загадкой, что означают подобные комбинации: «ЕА. ФИРМ. КЛ. ОБСЛ. ЗП. ЛХ. РОДП. С БЕЛЬЕМ. УО». Судорожно ищу среди набора этих букв пункт назначения и фамилию – все верно.
Фирменный поезд «Москва – Тюмень» отправляется точно по расписанию. Не успел проводник задраить люки, как его уже окружила толпа с привычным набором вопросов: «нам бы кипяточку», «а когда туалеты откроют?», «скоро ли постельное белье принесут?».
Чувствуя испытующие взгляды своих сожителей на ближайшие тридцать четыре часа, пытаюсь затолкать под сиденье неуклюжий чемодан. Всякий раз, когда багаж доставляет мне неприятности, я вспоминаю Снусмумрика из сказок Туве Янссон, который тоже путешествовал осенью, с той только разницей, что никогда не брал в дорогу никаких вещей.
Соседи
Олежка в шутку просит называть его ветераном ГУЛАГа. Ему 29 лет, хотя на вид я бы дала не больше двадцати. Его худенькое тело – сплошная татуировка: кресты, иконы, черти, женские образы – все это никак не вяжется с красивым чистым лицом и светлой улыбкой. Про таких говорят: душа компании. Он беспрестанно что-то рассказывает: про то, как работается «ветерану» на стройке в столице, про своих жен и детей: «Я не желаю им зла, поэтому просто не мешаю им жить. Я их не трогаю, и они меня тоже», про маму, которая уже много лет живет одна в Кинешме (в Ивановской области).
Я понимаю, что баек у него хватит до самой Тюмени, и тут же пропадает всякая надежда на спокойный сон. Слушаю его и не понимаю, почему мне все это интересно. И то, как они с пацанами по ночам в «лагере» жарили картошку, а потом ели ее из тазика до трех часов ночи, запивая вишневым компотом («мамка как всегда бережно уложила в посылку»). И про конезавод в Кинешме, где маленький Олежка подрабатывал: пас лошадей по ночам, а потом его любимый конь Сашка разбил копытом часы, что сестра привезла из Италии (даже похвастать не успел перед мальчишками). И про то, как друг, к которому Олег приехал на свадьбу в Москву, выгнал его за то, что тот был в шортах и сланцах… Матерные анекдоты сменяются лирическими отступлениями, рассказ о сыне заправлен тюремным жаргоном.
И всю дорогу Олежка улыбается, почти хвастаясь своими белоснежными ровными зубами.
Вкус родины
И вот когда флешка в фотоаппарате уже под завязку, песни в плеере переслушаны по нескольку раз и Кундера дочитан, в общем, когда положение просто безвыходное, остается одно спасенье – еда. По вагону разносится запах «дошираков» и «бэпэшек» (как в простонародье называют быстро приготовляемые продукты), и от этого, откровенно говоря, кусок в горло не лезет. Причем запах этого крахмала и лапши с клеем живет после поездки в одежде еще неделю. Удивительно, как рекламщики до сих пор не пронюхали и не изобрели средство от этого несчастья.
В стакане с «майским чаем» только вкус дорожной воды. Причем не помогает, даже если заварить сразу два пакетика.
И тут на помощь приходят добрые бабушки, которые, наверное, днями и ночами не спят, только думают, как бы накормить всех путешественников и самим при этом с голоду не умереть. Из конца в конец вагона перемещаются тележки с провизией. Несмотря на то, что в проходах образуются пробки, торговля идет вовсю.
Станции на всем пути похожи друг на друга, как родные братья. Они напоминают мне провинциальные рынки, где мирно сидят старушки с корзинками, полными яблок и картошки. Только здесь эти старушки не сидят, а бегают за покупателями, и в корзинках вперемешку с яблоками – пиво, чипсы, жареные пирожки и вареная картошка.
Поезд-рынок
Следом за тележками с провизией – пуховые платки, шерстяные носки, хрусталь, вазы, посуда, кроссворды… Хит сезона – поющие игрушки. Стоит только задержать взгляд дольше трех секунд на каком-нибудь экземпляре, и продавец тут же вывалит прямо на вас кучу кричащих, мяукающих и квакающих существ, и отказаться будет невероятно сложно.
И потом весь вагон на протяжении нескольких часов слушает душераздирающие крики игрушечного волка: «Ну, заяц, погоди!» (а когда садится батарейка, просто «Ну, заяц…»).
Кроме торговцев, в поезде нынче можно встретить и цыган. Только эти не станут вам предлагать погадать и придумывать легенду о короле и принцессе. Они лучше продадут вам… деньги. Фальшивые, разумеется. Под предлогом разменять пятитысячную купюру по вагону ходит цыганочка в домашнем халате и комнатных тапочках. Ее коллега не стесняется даже будить некоторых пассажиров.
Тюмень
Остается ехать часов семь. Вагон уже полупустой…
В одной очень хорошей песне Андрей Макаревич сравнил движение человека по жизни с подъемом на лифте (кажется, песня так и называлась – «Лифт»), который в конце поднимает на небо. Глядя на пустые места в вагоне, я подумала, что эта метафора применима и к поезду: кто-то выходит на станции, а кто-то вынужден ехать дальше, жить дальше. Только в моем случае состав движется по кругу, а не стремится вверх.
***
фото: