Мечты Горького о человеке новом
Дмитрий Быков. «Был ли Горький?» «АСТ», 2008.
Публицист Быков в своей книге рисует фигуру писателя-классика свободной от литературного глянца и последующей мифологизации.
Где заканчивается Алексей Пешков и начинается Максим Горький? Кем он был? Бытописателем, певцом городского дна? «Буревестником революции»? Неисправимым романтиком?
Как бы там ни было, Быков уверен: «Горький – писатель великий, чудовищный, трогательный, странный и совершенно необходимый сегодня».
Очерк этот, скорее всего, будет интересно читать даже тем, кто книг «пролетарского классика» в руки не брал и представления о нем не имеет: масса интересных фактов, складная история, умный рассказчик. Писатель Быков меньше всего похож на «современного Горького», однако в литературе разбирается.
Быков не устает доказывать, что Горький – сильная натура, щедро и разнообразно одаренная, но уникальность его состоит в «приобретенном знании жизни». Ценно не столько то, что он много видел (хоть у него и была невероятная память, но богатым опытом обладали многие писатели), главное, что он смог выплавить из увиденного некое понимание, ставшее капиталом в литературе.
«Народ любить нельзя», – пришел к выводу Горький. Однообразная работа, физический труд – проклятие человека. Народ дик, люди в массе плохи. Человека следует преодолеть, надо создать нового человека. Горький пришел к этому убеждению позже Ницше, но, возможно, независимо от него.
Писатель воспевает маргиналов: обречены не они, а те, кто не желает выпасть из отвратительного мироустройства. И одновременно признается: «Русский босяк – явление более страшное, чем мне удалось сказать».
Горького не устраивал весь миропорядок, он ненавидел мир, в котором царствует смерть, хотел заменить прежнего Бога новым, рукотворным. Не любил слабых: «писатель в высшей степени гуманный, но альтруизма мы у него не найдем. Погибнуть за всех людей, за обобщенное счастье человечества, как Данко, – это пожалуйста, тут цель великая; но отказаться от своего счастья ради чужого благополучия – это увольте. Рисковать стоит ради сильных, которым почему-либо трудно, – а слабых спасать бессмысленно».
Это не значит, что Горький был жесток, он был двойственен. Увидев материал для человека будущего в пролетариате, он уповал на культуру, просвещение, смягчение нравов – и очень много делал для этого. Но революционные и послереволюционные годы лишили его иллюзий. Он надолго покинул Родину.
И вот, годы спустя, наблюдая происходящее в Советской России из эмиграции, Горький поверил, что социализм мало-помалу начинает осуществлять его мечту: создавать новых людей и новое общество. В первый раз он вернулся в 1928 году и сразу посетил исправительно-трудовой Соловецкий лагерь – «лабораторию, в которой выводят нового человека».
«Человек должен на каждом шагу преодолевать себя, расти над собой, себя воспитывать – а если он не занимается этим сам, это сделают другие», – восстанавливает Быков ход его мыслей. Соловецкий лагерь предстает в изображении Горького советским островом доктора Моро, где делают людей из зверей и животных – из порченого материала. «Здесь в реальности осуществляется то, о чем мечтал он: новых людей, полубогов, можно сделать только из тех, кому нечего терять», – замечает Быков.
Ошибался ли Горький? Конечно. Но он мечтал о том, говорит автор книги, «без чего человечество не сможет существовать: о новом типе человека, сочетающего силу и культуру, гуманность и решимость, волю и сострадание. И если его сочинения не могут подарить нам убедительный тип этого человека, то уж о том, какими не надо быть, они расскажут достаточно.
Ведь он обличал ту самую русскую жизнь, которую мы сегодня обожествляем под именем «национальной матрицы». Ведь он выступал против того, что мы сегодня считаем своей национальной спецификой. Ведь он учил не мириться, не соглашаться, не останавливаться – словом, вылезать из того болота, которое сегодня, после многих лет бурь и путаницы, выглядит таким уютным».