… из рода крестьянина … Ульяна Чусовитина
От редакции. Что побуждает человека написать в газету совершенно незнакомым людям? Причины могут быть совершено разные – поиск справедливости, желание рассказать о хорошем человеке, переполняющая читателя радость или желание принять участие в очередной политической дискуссии…
Сергей Иванович Чусовитин из Пуровского района Ямало-Ненецкого округа много лет собирает сведения о своих земляках. Причем, не только из Пуровского района, где он сейчас живет, но и из Вагайского, откуда происходит род Чусовитиных, и даже из села Пуйко Ямальского района, куда в строгие годы начального колхозного строительства перебрался его дед Иван Степанович Чусовитин. Из многочисленных краеведческих публикаций Сергей Чусовитин кропотливо собирает крохи сведений, чтобы сложить из них собственную картину окружающего его мира.
Многое решает случай. В первом томе «Запрещенных солдат» наш читатель выловил строчку: бывший военнопленный Андрей Кошкаров вспоминает, что в лагере военнопленных в Минске он встретил «Шевелева Александра из Вагайского района, его деревня находится в двух километрах от села Вагай…»
«Я заинтересовался, кто же этот Шевелев? – пишет нам Сергей Чусовитин. – Просмотрел весь раздел Вагайского района. Другие Шевелевы есть, но Александра среди них нет. И только в томе N 3 на странице 110 нашел: Шевелев Александр Данилович из д. Супра – рыбак Пуйковского рыбзавода».
И пошла, потянулась веревочка-воспоминание-рассказ. Окно в историю, не книжную, а устную, хранящуюся в памяти этой семьи. Но лучше об этом расскажет сам Сергей Чусовитин.
… Вот это да! Александр Шевелев – не только вагайский земляк моего деда, но и пуйковский односельчанин. Вот уж воистину, земля – круглая… Мои старики уехали в село Пуйко в середине 30-х гг. Уехали из родной Ульяновки, чтобы не попасть в колхоз. Из деревень никого не отпускали. Дед завербовался на север по найму. Только тогда выдали паспорта.
В селе Пуйко мой дед устроился конюхом в рыбкооп. Работал на когда-то знаменитой зимней Обской конной трассе. По всей реке Обь, по северу и Сибири возили почту, грузы, людей и прочее. Бабушка занималась домашним хозяйством и воспитывала своих маленьких детей.
В 30-х годах в Пуйко был организован рыбоучасток. Потом, перед самой войной, – рыбозавод. Директором рыбозавода был Мысов. Директором рыбкоопа, где работал мой дед, был Розанов. Пуйковские рыбаки ловили в реке Обь и в Обской губе рыбу ценных пород: щекура, муксуна, нельму, обскую селедку и царя северных вод – осетра… В рыбозаводе была своя сетная мастерская, склад парусины и другие хозяйственные постройки. На промыслы рыбаки выходили на больших деревянных лодках. Они назывались бударки. Лодочных моторов тогда еще не было, ходили под парусами. Рыбаки пойманную рыбу перегружали сразу же на плашкоуты, где за работу брались уже рыбообработчики. Как и у всех жителей, у моего деда тоже была своя бударка. По рассказам деда, бударки строили специальной конструкции, пригодной ходить даже в Обской губе. У такой лодки нос и корма были остроконечные и высоко поднятые, чтобы не заливало встречной волной. Борта были широко и полого разведены. В середине от борта до борта лодка сверху зашивалась досками, чтобы не заливало бортовой волной. На дно клался балласт. В носу лодки стояла мачта. Был якорь. Также в носу лежали дрова. В бударке была маленькая печка – буржуйка. Между дном лодки и верхним настилом лежали матрацы и теплая одежда. В некоторых бударках отгораживали отсек для живой рыбы.
Пуйковские рыбаки выходили на промысел в Обскую губу на несколько дней. Обская губа – большая и широкая как море. Берегов не видно. На ночь некуда пристать, чтобы развести костер, обогреться, покушать и переночевать. Поэтому ночевали прямо на воде. Сбрасывали якорь, топили печку, кушали и ложились спать.
По воспоминаниям моего деда, еще до войны в Пуйко были мастера, которые ставили по две мачты на бударку и поднимали такие паруса, под которыми ходили против ветра. В тридцатые годы пуйковские рыбаки проходили всю Обскую губу и выходили на промысел даже в Карское море. По укладу жизни того времени жены ходили вместе с мужьями на бударках и заготавливали для дома рыбу. При небогатом снабжении севера того времени, рыба была хорошим питанием наших семей.
Моя бабушка тоже ходила вместе с дедом и была первой помощницей ему во всем. Весь рыбацкий труд они делили пополам. Когда они шли на ход, дед сидел за румпелем и управлял лодкой. Бабушка управлялась с парусом: поднимала и опускала его, перекидывала с борта на борт. Когда дед проверял сети и выбирал рыбу, бабушка помогала ему, подгребая веслами.
Часто в Обской губе попадали в шторм. Но моя бабушка была смелая женщина и никогда не боялась никакого шторма, никакой волны. Только прикрикивала на деда, чтобы он живее пошевеливался. И были они тогда еще молодые. Часто с собой брали своих маленьких детей – наших будущих родителей. Дома их было не с кем оставить. Ребятишки с детства приучались к рыбацкому труду.
Когда началась война, всех рыбаков, конюхов и остальное мужское население забрали на фронт. Поехал в Салехард записываться добровольцем и мой дед. Но его не взяли и отправили домой, сказав, что им невоеннообязанные не нужны. Призвали его только в 1942 году. Пуйковский рыбозавод остался без рыбаков. Тогда женщины пошли работать на место своих мужей. Пошла и моя бабушка Чусовитина Устинья Гавриловна.
Были сформированы женские рыболовецкие бригады. Бригады по обработке рыбы. Всю тяжелую погрузо-разгрузочную работу выполняли тоже женщины.
Мужского населения в Пуйко почти не осталось, а рыбозаводу были поставлены завышенные нормы вылова и сдачи рыбы государству. Но женщины выполняли свыше ста процентов, старались на 110, 120, 130 процентов от нормы. Вся рыба шла для фронта и победы. Как и во всей стране работали за трудодни и за хлебные карточки. Снабжение севера стало совсем плохим. В стране был голод и на Ямале тоже. Привозили и выдавали по карточкам немного какой-нибудь крупы да сушеной картошки. Бабушка рассказывала, что от сушеной картошки не было никакой пользы – отваривать ее то же, что древесные стружки варить. Только желудок наполняли. Поэтому основным питанием была рыба. Не было ни хлеба, ни муки, ничего, но рыба была всегда. Правда, иногда даже соли не было. Вся соль шла на засолку. От голода Пуйко спасла рыба. Поэтому моя бабушка всегда вспоминала с благодарностью пуйковскую рыбу и говорила, что рыба – наша кормилица.
Рыбацкий труд на севере не каждому мужчине был по силам, а тут свалилось все на женские плечи. Когда рыбачки попадали в шторм, то со своими сетями, неводами, парусами уставали так сильно, что сил хватало лишь для того, чтобы добраться домой. Или, моя бабушка говорила, «выматывались, как собаки». Молодым, незамужним девушкам было проще. Они приходили домой и ложились спать. Замужним женщинам, возвратясь с тяжелых промыслов, надо было еще заниматься домашним хозяйством.
Как бы они ни уставали, надо было прибираться дома и стирать, колоть самим дрова, топить печи, греть воду, мыть и кормить своих маленьких детей.
Бывало, что от бессилия у женщин опускались руки, и они уже не могли работать и выходить на промысел. Директор Мысов старался морально поддержать женщин и найти для них хорошие слова:
– Женщины, бабоньки, потерпите немного, кончится война, настанет мирная жизнь, вернутся мужики с фронта, будет счастливая жизнь!.. – Женщины снова садились в свои бударки и снова выходили на рыбный промысел.
Когда кончилась война, многие мужчины с фронта так и не вернулись. Пришло только несколько человек. Довелось вернуться с войны и моему деду. Покалеченный, израненный, на костылях, но все же вернулся живой. При штурме Берлина, на самых подступах к городу, мой дед получил тяжелейшее ранение и потерял сознание. Когда пришел в себя, оказалось, что он лежит в варшавском госпитале. Там ему сказали, что Берлин уже взяли и война закончилась. В госпитале деда немного подлечили, дали костыли и отправили домой, на север. Когда мой дед шел с парохода от пуйковского причала, то до своего дома не дошел один дом, упал с костылей на дорогу и не мог встать. Сказались недолеченные раны. Деда увидели соседи и, выбежав, подняли его на руки, и на руках занесли домой. После войны в Пуйко не оказалось рабочего населения, поэтому в рыбозаводе продолжали работать женщины. Трудодни и карточки после войны не отменяли. Также долго не снимали высокие фронтовые нормы вылова и сдачи рыбы государству.
Где-то в конце 40-х годов на севере лето выдалось очень холодным. Река Обь долго не могла вскрыться ото льда. Когда лед все-таки прошел, то часто были
Article 28: Без имени
сильные штормовые ветры с холодным дождем и снегом. На рыбные промыслы было выходить совсем невозможно. Тогда Мысов сказал:
– Из-за погодных условий норму вылова нам никто не отменял. Поэтому как хотите, женщины, любой ценой, но чтобы рыба у нас была. Мы обязаны сдать государству рыбную продукцию.
Сейчас уже мало кто знает, что в те годы за невыполнение норм сдачи продукции государству, могли завести уголовное дело. И «по статье» пошли бы сам Мысов и все его бригадиры. Бригадирами назначали самых ответственных женщин.
Была бригадиром и моя бабушка, трудолюбивая и энергичная женщина, которая никогда не боялась никаких трудностей. И в том году женщины тоже нашли силы, как и в военное время, и взялись за работу. Обернулось это тем, что уже наступившей зимой от натуги и тяжелой физической перегрузки бабушку свалила грыжа в тяжелейшей форме. Прямо там, в рыбозаводе, где работала, она упала в снег, в сугроб. Лежала на снегу, от боли поджав под живот колени и свернувшись калачиком. Боль была такая острая, что, по ее воспоминаниям, она не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть. Работавшие рядом, не понимая, что произошло, попытались поднять ее на ноги, но моя бабушка так и не встала. Тогда перепуганные и взволнованные женщины прибежали и сказали домашним, что Гавриловна ваша упала в снег и не встает.
Когда разобрались и поняли, что произошло, мой дед сказал своему сыну Коле, чтобы запрягал нашу собачью упряжку и вез свою маму в Салехард в больницу. Мой будущий дядя Коля тогда был еще юношей школьного возраста и неплохо умел обращаться с ездовыми собаками. Дядя Коля пригнал собачью упряжку и попытался посадить свою маму на нарты. Но она не встала, так и лежала на снегу. Тогда дядя Коля перекатил ее из сугроба на нарты и по зимней Оби повез в Салехард. В больнице медработники на руках занесли бабушку прямо на операционный стол, и только хирург, сделав обезболивание, распрямил бабушку и сделал ей операцию… Но работать бабушка уже не могла. Хирург выдал бабушке специальный резиновый ремень и она проработала еще год в сетной мастерской.
В 1960 году наша семья переехала в Тарко-Сале. Здесь бабушка устроилась работать санитаркой в районную больницу. Но без ремня она не могла поднять даже ведро воды, так до последних дней и промучилась со своей грыжей и с этим ремнем. А план рыбы государству в том году они всетаки сдали! Дед мой Иван Степанович до начала 70-х годов был еще крепкий старик. Всегда работал в огороде, колол дрова. Охотился и рыбачил…
И еще немного о Чусовитиных, которых немало в нашей области. Все Чусовитины из Вагайского района, происходившие из деревни Ульяновка, были между собой родней. Наша семья, уехав на север, потеряла с ними связь. Мой дед знал много старых историй и когда-то говорил, что когда наши русские люди стали заселять Сибирь, то на это место в пяти верстах от села Вагай первым прибыл и поселился Ульян Чусовитин со своей семьей. Поэтому деревня стала называться Ульяновкой. Пахотной земли было много. Земля была ничья. Даже государству не принадлежала. Брали, сколько могли обработать. Когда при очередном царе-батюшке началась паспортизация, то одни записались Чусовитины. Другие записались Ульяновы, то есть по старику Ульяну. И все приходились между собой родственниками. Прибывали и поселялись семьи и с другими фамилиями. После гражданской войны, голода 30-х годов и в современное время многие Чусовитины разъехались. Живя здесь на севере, мы еще помним, кто мы такие и откуда, помним свою историю.