Война глазами ребенка
… Заканчивалось лето 1943 года, пошли дожди, начался грибной сезон. На рассвете кто-то осторожно постучал в окно. Я проснулся и услышал разговор шепотом, в хате. Мать говорила: «Ваня, он еще очень маленький, немцы сейчас стали очень свирепые, поймают Вовочку, убьют». Ей отвечал мужской голос. Это был отец, пришедший из леса.
Меня разбудили. Отец сказал: «Одевайся сынок, в лес пойдем. Покажу тебе, где мы живем». Я быстро оделся, и мы ушли. До леса шли по знакомой мне тропе. По ней все село ходит, дрова для печки возят. Потом шли лесом. Дошли до громадного дуба, тут дорога расходилась в разные стороны.
Отец сделал привал, сказал: «Нужно нам тихо поговорить». Мы сели на пенечки, со всех сторон нас закрывали кусты, но дорогу, идущую из деревни, было хорошо видно. Сидели мы долго. Отец со мной вел поучительную беседу: «Сынок, нам, партизанам, нужна твоя помощь. Дело очень ответственное, потому что мы ведем борьбу с нашими врагами, фашистами. Я понимаю, что ты еще очень маленький, и тебе где-то может быть очень страшно, но ты же сын коммуниста, ты должен устоять и нас, партизан, не выдать!»
Затем отец рассказал, какую работу должен я выполнять в 12 лет:
«Ты должен приносить сведения о немцах – сколько их примерно, где они размещены, где танки и орудия и так далее… Сынок, сведения приноси в своей памяти, записывать нельзя… Действовать ты должен очень осторожно: летом будешь пробираться к нам с лукошком, с которым ходят в лес за грибами, зимой будешь ездить за хворостом. Лошадь с санями возьмешь у Ивана Степановича. Сведения о фашистах, для передачи на словах, тебе будет говорить соседка – учительница Татьяна Витальевна. Сынок, наших сельских людей и подростков, таких как ты, хватают и допрашивают в «Сельуправе» о партизанах, угрожают убить, повесить, а иногда держат у себя в коморке сутки-двое. Ты не бойся, нам дадут знать об этом, и мы обязательно выручим тебя. Главное, запомни то, что тебе сказала Татьяна Витальевна, немцам категорически выдавать это нельзя, о нашем расположении в лесу никому не рассказывай! Иначе они всех нас уничтожат и тебя убьют»…
Дальше мы с отцом пошли без всякой тропы, по приметам, и продвигались очень осторожно. Через два часа мы миновали два патруля партизан и попали в расположение отряда. В отряде отец меня всем показал, кто должен знать меня в лицо, и примерно через час я ушел домой. Отец немного меня проводил, и мы простились.
Один-два раза в неделю я приносил партизанам сведения о фашистах, которые мне передавала Татьяна Витальевна. Моя работа очень помогала партизанам, я даже получил благодарность от командира партизанского отряда. До зимы проработал без приключений, не считая того, что три раза за все время у меня проверяли корзинку с ягодами и грибами. Видимо, мои сведения помогали партизанам, потому что после моих посещений ночью или на следующий день наши самолеты бомбили железнодорожную станцию или наш сахарный завод. Так было и когда прибыл состав с немецкими танками, новенькими «тиграми».
Но немцы заметили, что кто-то сообщает нашим. Они усилили контроль за всеми, кто ходит в лес за ягодами и грибами. Осенью при выходе из леса меня схватили немцы, которые сидели в засаде на опушке леса. Тщательно меня обыскали до самых трусов. Грибы раскидали, ничего не нашли. Забрали мой любимый складной ножик, и от сильного удара сапогом в ягодицу я полетел носом вперед. Я лежал. Было больно. От боли и обиды плакал, не вставая. Но когда немец крикнул: «Хальт, пух!», я схватил пустую корзинку и побежал. А выстрела все не было. Я плакал и дрожал от страха и в таком состоянии я прибежал домой. Мама меня долго успокаивала.
Однажды, когда я находился в расположении отряда, начался артиллерийский обстрел. Я не успел забежать в землянку, когда раздался страшный взрыв. Я почувствовал сильный удар по голове и… дальше ничего не помню. Очнулся в землянке. Около меня сидел доктор, голова была перевязана, и я чувствовал под бинтом – мокро. Это была кровь.
Мне рассказали: разорвало снарядом громадную сосну, и большой кусок дерева ударил меня по голове. От удара меня отбросило на несколько метров в сторону, и я потерял сознание. Очень кружилась голова. Мне сделали укол, и через час я потихоньку пошел домой. Когда у меня спрашивали в селе, что случилось, я отвечал: «Лазил на дерево за черешнями. Упал с дерева, разбил голову». Впоследствии оказалось, что я почти полностью потерял зрение правого глаза. Врачи, уже после войны, мне сказали: «От сильного удара лопнули капилляры, и кровь залила глазное дно. Кровь свернулась и засохла – на всю оставшуюся жизнь. Она закрыла зрительные нервные волокна». Я остался с одним глазом…
Мы с Татьяной Витальевной продолжали передавать сведения для партизан. Бомбежки участились. Налеты больше были ночью. Фашисты заметили, что налеты повторяются, когда на станцию прибывает железнодорожный состав с боеприпасами, техникой, горючими цистернами… Догадались – значит, кто-то передает сведения партизанам. Однажды, как только я вышел из леса, меня схватили и повели в управу. Допрашивали, били в основном по голове, разбили нос, я был весь в крови. Переводчик достал бумагу и назвал все дни, когда я ходил в лес. Значит, за мной следили. Я повторял одно и то же: «Кушать нечего, собираю грибы, ягоды и желуди, мать печет лепешки из муки, полученной из желудей». До утра меня посадили в каморку, а утром отпустили домой. Работать стало страшно. Но отец мне только сказал: «Работай, сынок, осторожнее, Родина тебя не забудет!..»
Пришла зима. Походы в лес осложнились: следы остаются на снегу. На каждую поездку я брал у Ивана Степановича сани и лошадь. Сани были с коробом, и лошадь была спокойная. В короб саней я нагружал короткие дрова, а дальше ставил боковые колья, и получалась высокая фура с хворостом. Как-то раз на выезде из леса я был остановлен. Патрульных было двое – немец с автоматом и полицай с ружьем. Допрашивал меня полицай: «Ты что, возил партизанам продукты? Что сейчас в санях под хворостом? Не обманывай, проверим!» Они почему-то подумали, что в санях лежит партизан, и вели себя очень осторожно. Велели разгрузить сани. Я плакал и не разгружал – было очень морозно. Они тоже не хотели ждать на холоде, пока я разгружу хворост и дрова. Переговорили между собой, и немец выстрелил по коробу саней. Лошадь от испуга рванула с места и помчалась. Сани перевернулись, но они не пошли смотреть. Меня ударили сапогом, полицай крикнул: «Убирайся домой, пока цел!»
В дальнейшем я сани старался загружать меньше. Пока загружался, ко мне осторожно подходил партизан, я передавал ему сведения и сразу договаривался: когда приеду в следующий раз.
Немцы прочесывали лес по нескольку раз в месяц. И партизаны ушли в дальний лес, где и организовали лагерь. Теперь сведения в партизанский отряд передавал только один человек – наш деревенский пастух Алексей. Он выпасал коров вдоль леса, с таким расчетом, чтобы партизансвязной мог взять у него сведения. Но немцы выследили его связь с партизанами.
Алексей был хороший малый. Одну руку ему ампутировали еще до войны. Он работал на молотилке, руку ему затянуло в молотилку. Ему было 15 лет. Немцы согнали все село на площадь возле управы. Вся площадь была оцеплена немцами и полицаями. Посередине площади был очень глубокий колодец. На машине привезли Лешу. Его единственная рука была привязана к телу. Открыли борта грузовой машины, где стоял пастух и по бокам два полицая с винтовками. В кузов залез немецкий офицер.
Этот немецкий офицер говорил, а переводчик громко переводил: «Вот такие ваши детки помогают партизанам. Фюрер прислал нам новые танки, а партизаны с помощью ваших деток взорвали на станции эшелон с новыми танками «тигр». Мы уничтожим всех, кто помогает партизанам!» По команде офицера Леше связали ноги и поволокли к колодцу. Там подняли его, и, перекинув через сруб, бросили в колодец вниз головой. Мать его страшно кричала. Она упала и потеряла сознание. Крики и стоны односельчан раздались страшные. Мы с мамой тоже плакали. Страшно было смотреть, когда Лешу перекидывали через сруб колодца вниз головой, и с шумом его тело полетело вниз, и раздался всплеск воды в колодце… На площади были только женщины и дети, поэтому был страшный взрыв рыданий женщин и вопли детей в толпе. Я помню, что не только на площади, но и дома долго дрожал и плакал. Меня страх сильный взял и за себя: «А если меня поймают, то так же сделают и со мной!» – подумал я.
У колодца немцы поставили охрану, два полицая караулили колодец двое суток.
Теперь я боялся идти на связь с партизанами, а немцы усилили охрану леса со стороны нашего села. Говорили, что кольцо немецкого окружения сжимается, поэтому они отступают и сжигают села полностью, а людей угоняют в Умань, там находится лагерь для пленных. Лагерь был под открытым небом за колючей проволокой, только для детей небольшой барак. Весь скот, свиней и лошадей увозили в Германию. Поговаривали, что и наше село скоро погонят в лагерь. Так оно и получилось. Я больше на связь с партизанами не выходил.
Через два дня всех собрали и погнали в лагерь. Село сожгли полностью…
Владимир Иванович Ободовский стал строителем. С 1970 года работал в Нижневартовске, потом в Ноябрьске, в Надыме, на Ямбурге. Сейчас живет в Тюмени.