Бабочка на штанга
Последняя сказка
Начало в NN 123-125.
— Почему не кончится? — Мама опустила руки.
— Потому что. вскоре она явится с розовым сверточком на руках. -Мама-папа, это ваша внучка Светочка. Мы будем жить у вас. А он оказался таким негодяем.
— Тьфу на тебя! Надеюсь, что до того момента я не доживу.
— Как это не доживешь?! А кто будет нянчить моих детей?
— Здрасте! А куда денется твоя жена, мать этих самых детей?
Я поскреб затылок. Потому что неясно еще, как оно повернется в жизни. Вдруг, как с матерью Лерки?
Лерка была не полностью моя сестра, а, как это говорят, «сводная». Отец один, а матери разные. Потому что, когда мне было три года, в нашей семье произошла «обычная для наших дней драма» (это по маминым словам). Впрочем, вспоминать драму у нас было не принято.
Случилось вот что. Отец тогда работал на областной телестудии «Наши горизонты», в сценарном отделе, а в редакции «Актуальная тема», по соседству, появилась сотрудница Ева Сатурнадзе. Про нее говорили — «гламурная особа второй пробы», но папа почему-то втюрился в особу стремительно и по уши.
У папы совсем не героическая внешность — он щуплый и даже слегка косоплечий. С быстрыми глазами и торопливыми движениями. Когда говорит, чертит в воздухе ребром правой ладони и часто мигает. Но характер у него прямой. И папа не стал скрывать от мамы новую любовь. Так, мол, и так, вот я весь перед тобой, можешь меня клеймить и осуждать, но все равно ничего тут не поделать.
Не знаю, что тогда чувствовала мама, плакала ли по ночам. Я же совсем кроха был, ничего не понимал. Насколько помню, скандалов не было. Папа собрал чемоданчик, и мне было сказано, что он уехал в командировку. А на самом деле — в новый микрорайон «Андреевский», где они с Евой сняли комнату. Мама — как всегда спокойная и деловитая — отводила меня в детский сад, хлопотала по дому, читала мне по вечерам про Буратино и Карлсона, иногда уходила на ночные дежурства в издательство, а меня оставляла ночевать у соседей. Вот соседская-то девочка Галка (на год старше меня) и сообщила мне, что «у твоего папы другая жена».
— А кто же тогда мама? — обалдело спросил я.
— Она теперь никто.
Это было настолько нелепо, что я ничуточки не поверил и даже не стал расспрашивать маму. Тем более, что иногда папа «возвращался из командировки», гулял со мной в Загородном саду и на Большом бульваре с каруселями и, случалось, водил в цирк. Но потом исчезал опять — «работа у меня такая».
«Сезон командировок» длился чуть ли не два года, я привык и думал, что так будет всегда. Но однажды папа вернулся. Вернее, мама его вернула. Потому что «гламурная Ева» стремительно покинула студию и город, укатила в неизвестном направлении (потом оказалось — в Швецию, на веки вечные) и оставила в арендованной комнате папу с годовалой дочкой. Услыхав про такие дела, мама размышляла недолго. Поехала в Андреевский микрорайон, отыскала папино жилье (и его самого в этом жилье), уложила папино имущество в чемодан, а ревучую Валерию усадила в коляску. И велела отцу:
— Ступай за мной.
И привела его обратно в наш дом.
Опять же я не знаю, какие там были у родителей объяснения. При мне — совсем никаких. Просто «папа наконец-то прекратил свои служебные поездки и больше не будет исчезать надолго». А еще «он купил на Севере себе и мне дочку, а тебе сестренку».
Я в ту пору ходил (правда, недолгое время) в детский сад и там поднабрался знаний, каким образом появляются на свет сестренки и братишки. Потребовал у мамы правдивых объяснений. Она растолковала, что «появляются они по-разному». Иногда, и правда, в местных родильных домах, а иногда в специальных медицинских институтах, где их выращивают по заявкам родителей. Там родители их и покупают. Я, в свою очередь, разъяснил это соседской Галке, которая пыталась втолковать мне, «как было на самом деле». Мы крупно поспорили, спор услыхала Галкина мамаша и выдрала ее веником. А вскоре соседи переехали, и стало некому смущать мой внутренний покой.
Разумеется, со временем я узнал правду. Но Лерка ее не знала. Мама оставалась для нее — настоящей мамой, никак иначе и быть не могло. Характер у сестрицы оказался не сахар. Случалось, что я чуть не ревел от ее вредности. И говорил ей слова, среди которых «клизма навыворот» не самые крутые. Но ни разу в жизни мне в голову не пришло сказать этой стервозной особе, что она «сестра мне лишь наполовину, а маме — и вовсе никакая не дочь». Тема эта была «зарытая в самую-самую глубину». Тем более что настоящая Лерки-на мамаша, Ева Сатурнадзе, видимо, напрочь забыла и о дочери, и о России.
Конечно, я не все время ссорился с Валерией, бывало, что мы существовали мирно (иногда несколько дней подряд). Я провожал ее в школу, помогал готовить уроки, по вечерам читал ей свои старые книжки про Братьев Львиное Сердце и приключения в Изумрудном городе.
Родители жили между собой, как и до папиных «командировок». Иногда спорили и даже ссорились, но не сильно, потому что у мамы была способность на все смотреть со снисходительной усмешкой. Иногда мне казалось, что она видит в папе не столько мужа, сколько большого сына, моего старшего брата. По правде говоря, я и сам на него порой смотрел так же.
Папа писал короткие сценарии для местных телепередач и более длинные — для всяких постановок. Один раз его имя оказалось даже среди авторов сериала, который смотрела вся страна. Маму на работе поздравляли сотрудницы. Но она говорила, что эта картина — чудовищная дребедень, «Санта-Барбара на подмосковный лад». Папа соглашался. Однако объяснял, что порой приходится «наступать себе на горло, чтобы вырваться из финансовой блокады».
— Особенно в нынешних условиях глобального кризиса.
О кризисе говорили везде и всюду, поэтому мама не очень критиковала отца. Тем более что мы действительно «вырвались» и сумели выкупить квартиру. «И даже кое-что осталось для дальнейших планов», — напоминал иногда папа. Он собирался купить у своего приятеля-сослуживца Садовского подержанную «Мазду». Тогда мы сможем всем семейством путешествовать, где хотим. Как в давние времена, когда у нас была старенькая «Лада», развалившаяся потом «буквально посреди дороги».
Мама к идее с «Маздой» относилась осторожно. Опасалась, что папа на этой иномарке врежется в первый же столб.
— При твоей-то безалаберности. Тем более, что там правый руль.
— Вот именно — правый! — восклицал папа. — Наше дело правое, победа будет за нами!
Мама качала головой. Ее успокаивало лишь то, что в условиях кризиса деньги дешевели быстрее, чем накапливались, и пока «Маз-да» оставалась мечтой. Правда, папа рассчитывал на свой сценарий телеспектакля «Тени как шпалы» (о молодых журналистах). Этот сценарий обещал продвинуть в производство папин московский знакомый, старый писатель Всеволод Глущенко. Он был наш земляк, а потом перебрался в столицу. У Глущенко отец когда-то учился на журфаке и считался «перспективным автором».
Новый сценарий маме нравился больше, чем старый сериал. Но она говорила:
— Именно поэтому его и провалят. Сейчас продюсерам нужна только всякая любовно-детективная мура.
Я сценарий тоже читал, но, как говорится, «не составил конкретного мнения». Местами казалось интересно, а чаще -так себе. И папе я высказывал это откровенно (хотя и осторожно — чтобы не гасить его вдохновение).
Я заправил рубашку под ремешок и покрутился перед мамой, как перед зеркалом.
— Нормально?
— Совершенно ненормально, — вздохнула мама. — Одни ноги да уши.
— А еще умные выразительные глаза, -напомнил я.
— Глаза голодного Маугли. Почему ты не обедаешь в школе?
— Достаточно, что там травится вчерашними омлетами Лерка.
— Не сочиняй! «Вчерашними»! У вас в школе постоянные санитарные проверки.
— А зачем обедать в двенадцать часов, если в два или три приходишь домой и здесь на плите заботливо приготовленная мамина еда?
— Подлиза. Но сейчас-то ты можешь
пообедать, раз уж пришел?
— Сейчас очень даже могу! Потому что после шестого урока у нас еще экскурсия на кукольную выставку… Это мама Рита придумала для выполнения своих планов внеклассной работы. Хватило ума.
— Не ворчи. Все говорят, очень интересная выставка. Я в детстве обожала кукольный театр.
— В детстве я тоже обожал. Мама опять скользнула по мне
глазами.
— Судя по твоему «прикиду».
и по твоим разговорам, детство у тебя еще не закончилось.
— Ну и ладно. Я и не хочу, чтобы закончилось. — Я начал перекладывать из школьно-костюмных карманов в «летние» всякую мелочь: проездной билет (в общем-то, почти не нужный), карандашик-брелок, плоский старенький (но надежный!) мобильник. Потом глянул на злополучную пятисотрублевую бумажку, она лежала на тахте рядом с брошенными брюками.
— Мама. а эта «деньга». она ведь случайная, верно?
— Ты на что намекаешь?
— Ну, она, будто неожиданный клад. А те, кто находят клад, они же делятся друг с другом, да?
— Любопытное суждение. Но нашла-то этот клад я!
— Но в моем кармане!
— И. на какую долю претендует юный авантюрист?
— На. «пополам».
— Нахал.
— Но это же справедливо!
— Ладно, — усмехнулась мама. -Вышла и почти сразу вернулась с кошельком. — Вот тебе «справедливость». — Она выложила на стол две сотенные бумажки, потом четыре десятирублевки и наконец две блестящих пятирублевые монетки.
— Как в бухгалтерии… Однако скажи, зачем тебе деньги?
— Здрасте! Разве уже закрыли магазин «Книжный мир»?
— Знаю я этот «книжный». Небось, отыщешь там какие-нибудь новые «стреляльные» диски.
— Мам, да когда я их искал! Это пройденный этап! От них зубы ноют. Лучше уж кино «Заоблачный остров»… А может, Лерке куплю яйцо с киндером. Ох, да отпусти уж ты ее, а то гудит, гудит.
— Пусть еще погудит, полезно. А тебя сейчас буду кормить.
— Корми, я все съем. Даже вермишель, похожую на червяков.
— Весь в папу-сочинителя. -Мама смотрела на меня и почему-то не уходила.
— Ага. — Я сгреб со стола деньги, открыл в шкафу ящик и вытащил из мешанины платков и носков прошлогодний треугольный галстук — косынку, сшитую из черной и синей половинок. Продернул под воротник, завязал.
— Вот. Классно, да?
— Теперь тебя точно выгонят с уроков.
— Ну, мы же договорились! Я глотну пива, а ты.
— Сейчас кому-то отвесят третий в жизни подзатыльник.
— Ну, отвешивай, — вздохнул я.
— Все равно я буду тебя крепко любить. Всю жизнь.
Мама вдруг подошла сзади, взяла меня за уши, покачала туда-сюда мою голову. Сказала мне в заросший затылок:
— Всю жизнь. Скоро вырастешь, уедешь в какие-нибудь дальние края и найдешь, кого любить крепче мамы.
— Крепче никогда не буду. Пусть хоть кто найдется. — шепотом пообещал я. Кажется, чересчур серьезно. Вдруг даже в горле щекотнуло.
Мама отпустила мои уши.
— Повяжись полотенцем, а то закапаешь соусом свой наряд.
Продолжение следует.
***
фото: