Такая культурная жизнь
Спектакль омского Пятого театра «От красной крысы до зеленой звезды» в Тюмени приняли хорошо.
В театре кукол собрался почти полный зал, что можно считать чудом при скромной рекламе и высоких ценах на билеты. Причем, похоже, большинство зрителей были культурно подготовлены, знали, чего ждать от спектакля.
Возможно, это были те, кто настроился посмотреть «Крысу» еще в апреле, на фестивале «Золотой конек». Тогда показ не состоялся.
Омский спектакль — сильный конкурент и достоин фестивальной награды.
Это не значит, что он нравится абсолютно всем.
Несмотря на частый смех и аплодисменты, в публике не было единодушия. Зрители начали покидать зал на первых минутах действия. Таких, нетерпимых и невежливых, было мало, однако показательно то, что они ушли. «Крыса» — спектакль специфический, он способен мгновенно завоевать зрителя, если зритель к тому расположен, если ему близок стиль постановки, и в то же время этот спектакль может вызвать неприязнь, вплоть до физического отвращения. Все определяется уже в начале, в первом эпизоде.
Актеры в длинных плащах с капюшонами, лица скрыты противогазами. Это крысы, вечные жители Земли, пока она еще вертится; крыс не истребят катастрофы, мировые войны, им не страшна ядерная зима; у них одна цель — размножаться. Слабых не жалеют, больных и раненых уничтожают.
Автор, Алексей Слаповский, несколько раз переписывал пьесу, в одном из поздних вариантов он заменил первую новеллу: действие происходит там же, в подвале, но действуют не крысы, а люди, современные Ромео и Джульетта, решившие покинуть мир. В таком варианте прояснилась связь между началом и концом пьесы, движение от попытки самоубийства в подвале к попытке самоубийства на крыше, из тьмы во тьму сквозь вспышки света на этажах, на этапах жизненного пути, к далекой зеленой звезде.
Однако эпизод с крысами в постановке Сергея Пускепалиса уместнее, чем эпизод с людьми. Крысы тоже в данном случае Ромео и Джульетта, парочка влюбленных, только в них резче обозначено животное, особенно в женской особи. «Джульеттой» движут голод, инстинкт размножения и инстинкт самосохранения, тогда как «ромео» ведет себя нетипично для крысы.
Первый эпизод спектакля шокирует, жестко проверяет зрителя, отсеивает «не своих». Не каждый из нас готов смеяться над циничными заявлениями Крысы или хотя бы стерпеть их, пропустить мимо ушей. Однако без этого эпизода все последующие, гораздо менее рискованные, гораздо более комичные, могут показаться легковесными, пародийными.
Например, новелла «Половица», с перебранкой пожилых супругов, похожа на отрывок «деревенской» комедии; «Лифт вверх» — почти детектив; «Прощание-1» — надрывная мелодрама; диалог персонажей новеллы «Прощание-II» напоминает о мыльном сериале; эксцентричный дуэт в «Лифте вниз» строится по законам черного юмора; последняя новелла отзывается пьесой абсурда.
В общем-то, в спектакле есть все, чего зритель ждет от театра, все популярные истории. Только здесь они спрессованы, ужаты, заархивированы. Вместо полнокровного воплощения одного сюжета, с подробными остановками на том, как «он страдал» и «она страдала», публика получает ускоренный показ многих сюжетов, как насмешку над своими ожиданиями. И если ты готов посмеяться, то смеешься, над собой в том числе. А если не готов, то недоумеваешь перед бессмыслицей.
Восприятие спектакля зависит от начальной настройки: или увидишь глубину, или останешься на поверхности, наблюдая всего лишь бури в стакане воды.
В диалоге, случайно уловленном на улице или в салоне автобуса, далеко не все невольные свидетели прозревают сквозь косноязычие эпическую мощь. Так и в спектакле: за пустопорожней болтовней не все обнаруживают истинную трагедию.
Эпизоды развиваются непредсказуемо, будто бы даже против авторской воли, свободно, случайно, раскрываются веером вариантов. Иной раз кажется, что это иллюстрация воспаленной фантазии.
Допустим, героиня новеллы «Прощание-1» страдает от невозможности остановить прекрасное мгновение, зависнуть в нем. Мешают обычные человеческие потребности. И — тревога. Героиня, пребывая в блаженстве, уже предчувствует разлуку, уже знает, что все закончится, и закончится плохо. Любимый выйдет на пять минут и не вернется. Может быть, она все придумала, и тогда ее страх смешон (и зрители смеются), но может быть и иначе, тогда уже становится по-настоящему страшно.
Не сразу заметишь, но к середине спектакля все же осенит, что автор и режиссер смеются над страхами, с необходимой долей цинизма и с необходимой долей сочувствия. У «Крысы» есть терапевтический эффект.
Главный страх — страх смерти. Закономерно то, что действие закольцовано смертью.
В прологе, между эпизодами и в финале по сцене проходит человек с транзистором, неведомый персонаж, не имеющий объяснимого отношения к остальным персонажам. Антенна улавливает и передает позывные, спектакль прошит пунктиром позывных. И вот в финале, когда человек с транзистором стоит на крыше, в равномерном звучании сигнала вдруг проступает ровная линия угасшего сердца.
Будто бы жизнь, со всей ее сумятицей сюжетов, промелькнула перед человеком в доли секунды…