Владислав Крапивин. Тополята бетонного города
Фрагменты из нового романа «Тополята»
Окончание. Начало в NN218, 226, 229, 232, 235, 242 (2010 г.) и в NN2,7, 8, 9, 12, 23, 24 (2011 г.)
ТЕНЬКА НИКУДА НЕ ПОЕДЕТ
Соседка тетя Тася отдала Ресницыным старое кресло (сказала, что оно занимает в ее тесной квартирке много места). Кресло Теньке пришлось по душе (вернее, по известной части тела) — немного пыльное, но мягкое, широкое, просторное. Теньке нравилось погружаться в него и сидеть, отвалившись к спинке и закинув ноги на пухлые подлокотники.
Так и сидел он, когда мама и отец вошли в комнату и встали против сына со значительными лицами. Тенька посмотрел вопросительно: что у вас?
— Степан Васильич, есть сюрприз, — сказал папа.
— Хороший?
— Ага… — ребячливо сказал папа.
— Какой? — спросил Тенька. К любым сюрпризам (даже хорошим) он относился осторожно.
Мама сказала:
— У папы в Гурзуфе, в Крыму, есть знакомые. Зовут в гости. И случилось так, что можно быстро и со скидкой купить билеты на самолет. Туда и обратно.
— Скоро школа… — заметил Тенька.
— Успеем, — успокоил папа. — А если и опоздаешь на пару дней, велик ли грех. Ты ведь никогда не бывал на море.
Тенька никогда не бывал на море. Но сейчас, поразмыслив полминуты, он стукнул пятками по креслу и сказал:
— Не-е.
Видимо, отец и мать ожидали чего-то такого — непростой он, Тенька, человек. Но все же спросили вдвоем:
— Почему?
Тенька снова подумал. Спустил ноги с подлокотников, поставил на пол.
— А можно не объяснять? Отец посмотрел на маму и согласился:
— Можно. Только я тогда в свою очередь выскажу догадку. Не обижайся… Боишься лететь? Многие сперва боятся, а через пятнадцать минут привыкают.
— Я не боюсь лететь… — отозвался Тенька. Сгреб со спинки кресла Лиску и посадил на колени («Мрлмр.»).
— Понятно, — сказала мама. — Ты боишься оставить без присмотра этого зверя. Но. Тень… она ведь все равно целыми днями шастает одна. А когда надо, друзья присмотрят за ней. И Вита-ля, и ребята, и тетя Тася.
Тенька не боялся оставить Лиску (в самом деле, есть, кому за ней присмотреть).
— Не в ней дело.
— Ну… так в чем все-таки? — спросил отец с очень глубоко спрятанной досадой.
Рассказывать было неловко. Но и обижать молчанием отца и маму (особенно маму) тоже не хотелось.
— Ну… это из-за Шурки… Мама и отец посмотрели друг на друга и снова глянули на Теньку.
— Из-за Шурика Черепанова, — выговорил Тенька. — Вы же его знаете.
Мама подергала кончики волос на левой щеке.
— Да, знаем. А что с ним случилось?
— Да ничего не случилось! — Тенька порвал неловкость, словно пробил телом тугую пленку. — Просто он… то есть я. когда уехал Кабул, я сказал: «Только успеешь подружиться с человеком, а он уезжает…» А Шурик сказал: «Я-то никуда не уезжаю…» И я понял, какая я скотина.
— Не выражайся, — машинально сказала мама.
— Да, скотина. Потому что он все лето со мной, в самые трудные дни. А я к нему… будто он просто так. И теперь, если уеду, получится, что я его бросил. А он все еще тоскует из-за деда.
Мама и отец опять посмотрели друг на друга. И не стали уговаривать сына. Только развели руками, и ушли из комнаты. А Тенька остался в кресле. Сидел и гладил урчащую Лиску. Она слегка шевелила кончиком хвоста и лапами. Теньке было грустно, однако он ни о чем не жалел.
Мама и отец вернулись через четверть часа.
— Есть выход, — сказал отец.
— Можно взять Шурика с собой, — сказала мама. — Поговорим с его родителями. Раз уж вам так надо быть вместе.
— У них нет денег, — хмуро объяснил Тенька. — Все высадили на похороны деда.
— Наскребем как-нибудь, — пообещал отец.
Тенька подумал опять.
— Не.
— Да почему «не»?! — начала досадовать мама.
— Не понимаете, да? Получится, будто мы наградили его. за то, что не бросал меня. Как путевкой к морю.
— Дурень… — сказала мама неуверенно. Но папа почесал щетинистый подбородок и возразил:
— Да нет, похоже, что не дурень.
— Вы не обижайтесь, — тихонько попросил Тенька. — Вы можете поехать без меня. Я поживу с тетей Тасей.
— Все-таки дурень, — подвел итог папа. И решительно сменил тему.
— Тогда можно сделать так. Я попрошу на работе моторку, и мы съездим на пару дней в Кулаково, там отличные места. Поживем дикарями. И Шурика возьмем. Это годится?
— Это очень даже годится! — Тенька дрыгнул ногами, и Лиска осуждающе мявкнула. — А то Виталина лодка точно уж не будет готова этим летом. Он окончательно решил жениться… Ай!
— Что? — испугалась мама.
— Да Лиска взяла привычку когти выпускать. Раньше никогда так не делала. Брысь! — он столкнул ее с коленей и ребром ладони потер на загаре белые царапины.
— Бессовестная, — сказала мама.
— Мам, она не виновата. Надо смотреть философски, это природа такая.
— Что за природа? — не поверила мама.
— Виталя говорил. Когда в кошке появляется беременность, у нее быстрее растут и начинают чесаться когти. И она царапается, если даже раньше не была такая.
— Хм… — сказал отец. А мама незаметно спрятала под мышки пальцы с недавно сделанным маникюром. И спросила с притворным недовольством:
— Интересно, куда мы денем ораву котят?
— Я уже договорился! Шурик возьмет, Егорка возьмет, а Эвелина сразу двух, себе и бабушке.
— Бывает и по семь котят, — заметил отец.
— Ну, найдем кому. Кыса, иди ко мне.
Но Лиска независимо дернула хвостом и ушла из комнаты.
— Фиг с тобой, беспризорница, — сказал ей вслед Тенька. Снова закинул ноги на подлокотники и отвалился к спинке. Сидел и неулыбчиво смотрел перед собой. Шевелил потрескавшимися губами — или повторял про себя имена будущих владельцев котят, или думал уже совсем о другом.
А мама и отец смотрели на Теньку. Стало заметно, что он сделался взрослее. Нет, по размерам он почти не изменился. Разве что льняные волосы опять отросли до плеч, да покрытые засохшими ссадинами ноги длиннее, чем прежде, торчали из полинялых коротеньких штанов. Но глаза… Их окружала чуть заметная тень, а в серо-зеленой радужной оболочке ярче проступили изумрудные пятнышки.
«Господи, а я ведь раньше даже не помнил, какого цвета у него глаза…» — ахнул про себя инженер Василий Михайлович Ресницын.
СЛЕД СТРЕЛЫ
В последние дни августа напротив Макарьевского двора открылся книжный магазин. И сразу в нем случился скандал. Поступила в продажу книжка писателя Н. Минищукина «Дыхание сизых льдов». Судя по обложке — полная всяких приключений и стрельбы. Известно, что многим нравится такая литература. Покупатели брали книжки с полок и откидывали обложки. И. видели непонятное: каждый экземпляр внутри был пробит до половины чем-то круглым. Будто книгу предварительно открыли и всадили в нее то ли пулю, то ли дротик. Мало того! Когда книжку «Дыхание сизых льдов» закрывали, оказывалось, что и в обложке появилась круглая дыра, хотя до той минуты ее не было! Скоро не осталось в магазине ни одной целой книги с таким названием.
Отец, который заходил в магазин, рассказал эту историю дома. Тенька подскочил:
— Папа, купи! Или дай денег, я куплю сам!
— Такую дрянь! Это дешевое чтиво!
— Папа, все равно! Я пошлю Владьке, на память. Он знает, откуда дыры!
Они с Шуриком сбегали в магазин и выпросили у продавщицы книжку, хотя там было уже велено все экземпляры вернуть на склад.
Потом они позвонили Свирелкину. Тот развеселился:
— Пришлите скорее! Я покажу тете Оле! Она обожает загадочные истории! Книжку послала в Юхту мама — у детей на почте не принимали бандероли. Тенька весело пританцовывал рядом.
Через неделю позвонил Владик. С восхищенными словами:
— Вот это да.
Наступила осень. Есть у нее такое подлое свойство — приходить каждый год и вытеснять оробевшее лето. И заставлять мальчишек втискиваться в школьные штаны и пиджаки. Мама выпустила Тенькины рукава и брючины. Не потому, что на новый костюм не было денег, а потому, что Тенька его не хотел: новая форма всегда твердая и колючая.
— Дамы-опекунши увидят тебя в старье и поднимут крик: «Ребенок живет в немыслимой бедности! Надо его в приют!» — припугнула мама.
— Обкакаются, — отозвался Тенька тоном хулигана-семиклассника Жоха. — Ой!.. Я хотел сказать «фиг им».
Вернувшись из школы, Тенька снова натягивал выгоревший костюм с корабликами — чтобы продлить лето. Прибегал из соседнего подъезда Шурик — тоже летний и загорелый. Иногда они играли на компьютере в «Легенды Мексиканского залива». Не столько ради пиратов и кладов, сколько из-за того, что на экране была тропическая жара и зелень. А бывало, что вдвоем садились в кресло и по очереди читали вслух
— «Наследника из Калькутты» или «Властелина колец». Иногда делали перерыв, шли на кухню, где на подстилке резвилось или дрыхло Лискино потомство: два рыжих «зверя», два серо-полосатых и один черно-белый. Потом пришла пора «зверей» раздавать. Делали это постепенно, чтобы Лиска не очень пугалась и грустила. Рыжих забрала Эвелина. Одного серого Егорка Лесов, а другого -Данька Сверчок. Родители его и бабушка сначала ворчали — мол, хватит нам в доме и Бумса! — но Данька победил их в шумной дискуссии.
Черно-белого кота Марса взял Шурик. Потом он часто приносил его к Теньке, чтобы Лиска не сильно скучала по сыну. Да она и не скучала. Ведь в любое время она могла пойти в гости к хозяевам котят, повидаться с детками.
А еще она часто навещала Симу. Сима жил теперь в большом ящике рядом с дворницкой. Никуда не уходил. Виталя сделал ему ошейник, и стал Сима совсем домашним псом. Он был тихим и грустным, постарел, появилось на морде много седых волосков. Правда, когда приходила Лиска, он веселел, принимался вылизывать ее, а Лиска осторожно цапала его за нос растопыренной пятерней. А еще Сима радовался, когда прибегал Бумс.
Виталя женился в сентябре. Взрослые жители дворов подарили ему и Алене на свадьбу старинные часы с кукушкой, а ребята — громадного надувного слона.
— Совсем, как я! — радовался Виталя. Алена же охлаждала его пыл:
— Он займет полквартиры, — но это она так, не всерьез.
У Витали была недалеко от дворов однокомнатная квартирка (еще бабушкина), у Алены — двухкомнатная. Они объединили жилплощадь путем хитрых обменов и оказались в трех комнатах с кухней. Нашлось место и молодоженам, и слону.
Однако все дни Виталя проводил или в Кокпите, или в Макарьевском особняке. Конторы Торгового института из особняка выехали, и там обосновались лаборатории Института аномальной физики и топологии. Виталя был зачислен туда на какую-то должность, но обязанности дворника не оставил (тем более, что именно из Кокпита был выход в подвал с ободом Всемирного Колеса).
Эвелина Полянская записала Жоха в драматический кружок Дворца «Юность». Во Дворце никто не знал, что Юрий Жегалин — хулиган, и он стал делать успехи. Даже получил грамоту за роль вредного мага в пьесе «Все наоборот».
Подпоручика Куликова уволили из полиции за выстрелы во время свалки на Косе. Он (и не только он) считал себя правым и мог бы восстановиться в должности через суд. Но сказал: «Только презренные бледнолицые дважды наступают на одни грабли» (есть такой анекдот про Чапаева, Петьку и Чингачгука). И стал водителем такси.
Поваленные тополя на Косе распилили и отбуксировали за мост. А пни выкорчевывать не стали. Корни у них были здоровые, и все ждали, что весной вокруг пней вырастут густые побеги. Будут зеленеть вместе с тонкими тополятами. Забегая вперед, скажем, что так и случилось. Но пока речь об осени. Студенческая бригада построила вдоль косы дощатые причалы, чтобы в новом сезоне было место для гребных лодок и для яхт. Старую водную станцию разобрали, а на ее месте поставили башню, похожую на маяк. В ней обосновалась какая-то таинственная лаборатория. Внутрь никого не пускали, но подходить, вплотную не запрещалось. Даже соорудили за башней, у самой воды, площадку с лежаками для загоральщиков и с лягушатником для малышей. Правда, время уже было холодное, и никто не купался. Но зато рядом с площадкой поставили небольшого, ростом около метра, деревянного коня. Красного, с бело-черной гривой и цветастой росписью на боках. Многие думали — просто конь, для красоты. Но те, кто знал про Кабула, понимали — это в память о нем и его Свире. На коне любили сидеть малыши. И чаще всех устраивался там Егорка Лесов (хотя и не совсем уже малыш). Он подолгу сидел неподвижно, прямо, с поднятой головой, и смотрел вдаль. Словно что-то хотел рассмотреть впереди. Никто не приставал к нему с расспросами. Он будто что-то предчувствовал.
Еще летом, вскоре после того, как рухнул Зуб, рассыпались за ним следом две боковые высотки, но это уже ни на кого не произвело впечатления. Развалины подымались на берегу, словно гигантские декорации для фильма о Третьей мировой войне. Ходили разные слухи: кто-то говорил, что руины разберут и устроят на этом месте парк вроде заморского Диснейленда. Кто-то сообщал, что Сити станут строить заново. Но здравомыслящие люди понимали: в ближайшие времена не будет ни того, ни другого. Ни у каких властей не хватит на это сил и денег, если даже все чиновники сговорятся и дружно перестанут воровать.
Скоро жители Айзенверкенбаума привыкли к руинному пейзажу, а некоторые даже стали им гордиться — как местной достопримечательностью. Начали наведываться туда операторы и режиссеры всяких студий — снимать кино-ужастики. А потом дружно потянулись бездомные жители города, взялись обживать уцелевшие этажи (те больше не рушились). Дошло до того, что кое-кто стал даже требовать там для себя прописку. (Снова головная боль у местного начальства; но в то же время и какое-то решение квартирного вопроса). Мэра Блондаренко не посадили. Он сумел доказать, что строил Сити по законно купленным зарубежным проектам, а если проекты оказались паршивыми, то виноваты в этом агенты мирового империализма. Ведущие губернского ТВ мэру сочувствовали, а империалистов клеймили.
Короче говоря, осенью все встало на свои места — и во всем Айзенверкенбауме, и в районе Карпухинского и Макарьевского дворов. Только с Егоркой Лесовым чуть не случилась беда. Вернее, она случилась, но не такая большая, какой могла быть.
Егоркина мама работала в газете «Старый Колыбельцев». Там она печатала статьи, которые не очень-то нравились начальству. Написала она и про то, почему рухнул Зуб и рушатся другие многоэтажки. Галина Лесова объясняла, что причина не только в сдвигах тектонических плит. Непрочность фундамента — во всем. В политике правительства, которое забывает о простых людях. В чиновниках, которые разворовывают страну. В беззаконии полицейских служб. В беззащитности детей. Несколько раз ей звонили неизвестные люди: не пишите больше, а то будет худо вам, вашему сыну и дочери. Однажды явились ювенальные тети, чтобы проверить « условия проживания». Сказали:
— У вас в квартире печное отопление. Детям здесь жить нельзя. Опасно.
— Где мы возьмем другую квартиру? — спросила Егоркина мама.
— Где хотите. Даем вам две недели, а потом дети поедут в детский дом.
Егоркин папа был в геологической партии на севере.
Галина Петровна Лесова отправила четырехлетнюю дочку Свету в деревню Кулаково к своей сестре. Собралась отправить и Егорку, но сперва надо было решить вопрос со школой… Однажды она пошла в соседний магазин, всего-то на пятнадцать минут. За квартирой, видимо, следили. Раздался звонок в дверь.
— Кто? — спросил Егорка. Он готов был к провокациям.
— Мальчик, это соседка из второго подъезда. Твоя мама у магазина подвернула ногу, просит тебя спуститься, помочь ей.
Когда с мамой беда, кто помнит об осторожности? Егорка открыл дверь. Тут же она распахнулась настежь. Две обширные тетки и два крепких мужика — один в штатском, другой в полицейских погонах — ломанулись в комнату. Тетка, похожая на бомбовоз, приказала:
— Мальчик, сейчас поедешь с нами.
— В центр детской реабилитации. У нас есть на тебя документ, — добавила другая.
— А мама?..
— С мамой все в порядке. Она приедет туда позже.
Егорка Лесов был не из тех, кто делает две ошибки подряд.
— А. можно, я только возьму альбом и краски?
Тетки, довольные, что мальчик не спорит, закивали:
— Да, да. Только поскорее.
— И возьми еще зубную щетку. Егорка спиной вперед шагнул в другую комнату. Захлопнул дверь. Услышав, как щелкнул замок, незваные гости всполошились.
— Мальчик! Не делай глупостей!
— Мы выставим дверь, — пообещал дядька в штатском.
— Не надо, — отозвался Егорка.
— Я сейчас открою… — И открыл. Только в руках у него были не альбом и краски, а старая отцовская тулка двенадцатого калибра.
— Ах ты вша… — выдохнул тот, что в погонах, и сделал шаг. И замер. Восьмилетний Егорка Лесов оттянул два курка — те были смазаны и отводились легко. Егорка с трудом, но быстро поднял к плечу приклад.
— Убирайтесь, — велел он. Дядька в штатском посинел и просипел:
— В колонию поедешь, бандит, — он качнулся в сторону, чтобы ухватить мальчишку сбоку.
Егорка не хотел стрелять в людей. Даже в таких, которые вот такие, как эти (не совсем люди). Он поднял тулку, и густая дробь из двух стволов ударила в стену над окном, сорвала подвесной карниз. Егорку отнесло назад, к шкафу, а дядек и теток раскидало по углам.
Почти тут же ворвались соседи. Сразу из двух квартир.
Соседи бывают разные. У Лесовых они были хорошие. Штурман авиации Дмитрий Евгеньевич и токарь с завода «Маяк» дядя Костя. И жена дяди Кости тетя Ира. Тетя Ира кинулась к Егорке. А штурман и токарь занялись гостями. Тетушки побежали по лестнице своим ходом, мужчины же — покатились. «Сопротивление власти!» — голосил тот, что в погонах. Дмитрий Евгеньевич сказал ему вслед, где он видел такую власть.
Впрочем, Егорка ничего этого не запомнил. Не помнил и того, как его везли в машине с красными крестами и как над ним всхлипывала мама.
В общем-то все закончилось хорошо. Потому что случай стал широко известен в городе, и Айзенверкенбаум (бывший Колыбельцев) тряхнули митинги. Тем более, что неделю назад, прыгая из школьного окна, повредил позвоночник ученик пятого класса (за ним «комиссия» пришла прямо на уроки). Выступил по губернскому каналу настоятель кафедрального собора. Доколе, мол, будет твориться богопротивное дело, когда детей лишают родительской привязанности. Опомнитесь, православные. Едва ли «православные» чиновники опомнились, но похоже, что на время струхнули. Только к Егоркиному папе придрались, когда он срочно прилетел с Севера. Почему, мол, тот держал огнестрельное оружие в месте, доступном ребенку. Папа объяснил, что потому и держал. Иначе, где бы теперь был его сын? Выписали штраф, а ружье отобрали. Папа махнул рукой. У геолога Лесова были еще карабин «Вепрь» и швейцарская трехствольная «Терра».
Короче говоря, события завершились благополучно. Только Егорка почти месяц был в гипсовом жилете, потому что при двойном выстреле ему отдачей приклада перебило ключицу.
Кошка Лиска часто приходила в гости к Лесовым и подолгу сидела на загипсованном Егоркином плече. Поэтому плечо не болело.
Конец.