Здесь, за забором, птицы не поют
На перекрестке улиц Ялуторовской и Достоевского тянется большой серый забор. Обычный такой забор, чет-то похожий на строительный. Вот только если бы не надпись «Стой! Запретная зона» и колючая проволока по верху…
Каждый день в сторону центра мимо забора проезжают сотни машин; проходят люди, спешащие по своим делам; во дворах по соседству гуляют мамы с колясками.
А за забором? Двери, двери, двери… Столько дверей сразу я еще не видела в своей жизни. Одна с глухим металлическим щелчком захлопывается позади тебя — от этого звука сводит шею, а по спине бежит предательский холодок… И откуда что взялось? Хочется сделать шаг назад. Бежать хочется.
Но нет. Охранник уже открывает другую дверь, жестом приглашает к окошку контрольно-пропускного пункта. Смотрит недоверчиво. Наверное, это профессиональное. Спрашивает:
— Сотовые телефоны, флэшкарты, диктофоны, другие записывающие устройства есть?
— Так журналисты же, им диктофон с собой нужен,- объясняет пресс-секретарь управления Федеральной службы исполнения наказаний Марина Кузнецова, которая взялась сопровождать нас по следственному изолятору N 1.
А я, если честно, сразу же забываю, что лежит в моей сумке. Оставляю ее на КПП вместе со всем содержимым. Из «записывающих устройств» хватит блокнота и ручки, а то мало ли.
— Ну да, первое впечатление — оно всегда такое, — встречает нас в своем кабинете начальник СИЗО-1 Сергей Коновалов. — Но сотрудникам и заключенным обычно хватает нескольких дней, чтобы адаптироваться. Человек ко всему привыкает.
На стене кабинета портреты: президент, а рядом — директор Федеральной службы исполнения наказаний России Александр Рей-мер. Сергей Коновалов говорит, что директор может приехать с проверкой и в наше управление ФСИН, в том числе посетит и Тюменский следственный изолятор.
— Проверит условия содержания подозреваемых, обвиняемых и осужденных; готовность к реформированию в соответствии с концепцией развития уголовно-исполнительной системы. Ведь требования к содержанию заключенных меняются, а здание нашего изолятора, несмотря на постоянный косметический ремонт, остается прежним — уже на протяжении двухсот с лишним лет. Некоторое время назад поднимался вопрос о переносе СИЗО за пределы города, — рассказывает Сергей Николаевич. — Может, это и правильно — сменить адрес.
— А то, знаете, за все годы эти стены накопили столько негатива. Неудивительно, что вас немного гнетет местная обстановка, — добавляет начальник отдела следственных изоляторов УФСИН Владимир Каширин.
Но смотритель музея СИЗО Галина Легошина с этим не со гласна — история есть история, и от нее никуда не денешься. Она шепотом (в помещении музея сейчас идет профобучение офицеров) рассказывает об экспонатах, выложенных под стеклом: ржавые кандалы, обрывки арестантской робы. Все это нашли здесь — в самом старом корпусе, в тюремном замке.
— А вот на этой робе, — показывает смотритель музея на рубаху из мешковины, ей, наверное, больше ста лет, — сзади отверстия с опаленными краями. Пытался убежать, а в него стреляли.
По спине опять пробежал холодок. Мы прошли через двор. Владимир Каширин подвел нас к сводчатому корпусу — Екатерининскому тюремному замку.
— Здесь был подвальный этаж с камерами, — показывает он под лестницу. — Правда, их только старожилы видели — потом этот этаж засыпали грунтом.
От кого-то я слышала, что в этом подвале были не просто камеры, а пыточные комнаты.
Но в правом крыле замка и без пыточных комнат хватает впечатлений. Двери, ведущие в коридор, открываются не ключами, а только с главного поста — автоматически. Для этого нужно специальное разрешение.
На дверях четырех камер наклеены листочки. На них — сведения о том, кто находится внутри: имя, фамилия, дата и место рождения. А поверх всего размашистым почерком: «Склонен к побегу и нападению». Почему? И что за странная аббревиатура «ПЛС» чуть пониже этой надписи?
— Это значит пожизненное лишение свободы, — пожимает плечами Владимир Викторович. — Почти все приговоренные к этой мере наказания — жестокие убийцы. Проходят по 105-й статье Уголовного кодекса.
Говорит, что часто на экскурсии в СИЗО приводят детей из неблагополучных семей, юристов, сотрудников таможни. Ну, чтобы видели, чем может обернуться любой неверный шаг.
— Так вот, некоторых и сюда заводим. Здесь многим не по себе становится, — рассказывает Владимир Каширин. — Приходится выводить на свежий воздух.
Я верю. Мне и самой очень хочется на свежий воздух. Мы стоим в камере для содержания обреченных на пожизненное заключение — в ней сейчас идет ремонт. Полтора шага в ширину, несколько шагов в длину, двойная решетка на окне, высокий потолок. А за стеной, если верить табличке на двери, — заключенный 1955 года рождения. Вряд ли спит сейчас и наверняка слышит каждое наше слово. Охранники говорят, слышимость здесь хорошая.
Из другого крыла раздаются громкие крики, еще какой-то шум.
Владимир Каширин понимающе улыбается:
— Нет, это не саботаж, это передачу принесли подследственным. Они передач всегда с нетерпением ждут.
Это как глоток свежего вольного воздуха — оттуда, из-за забора. И дело тут даже не в еде, а в том, чтобы подержать в руках то, что еще несколько часов назад держали родные, близкие люди заключенного, выстоявшие длинную очередь в комнате приема передач.
… Мы идем по коридорам уже другого корпуса. Кого-то выводят на прогулку. Увидев гостей, охранники стараются огородить нас от заключенных, просят их отвернуться к стенке. Но глаза им не закрыть — они косятся в нашу сторону, жадно цепляются взглядом за людей в «гражданке». Кажется, можно сделать шаг, расправить плечи и пойти следом. Нет, нельзя. Мы уходим, они остаются.
— При работе с заключенными мы тоже стараемся одеваться в гражданское — чтобы стереть границу, чтобы человек мог раскрыться, — рассказывает психолог Алина Иус.
Молодая красивая девушка. Наверное, часто влюбляются?
— Ну, влюбляются, конечно, — смущается Алина неожиданному вопросу. — Так это же хорошо. Любовь — это самое созидающее чувство. И, если человек на него способен, значит, есть надежда на исправление.
А те заключенные, у которых на воле остались семьи, рассказывают Алине о своих детях, о женах, о страхах своих рассказывают. А она им — о планах на будущее.
— Ведь у нас не все так безнадежно, — говорит Сергей Коновалов. — Большинство тех, кто содержится в СИЗО, еще только ожидают решения суда. А приговор может быть оправдательным.
— И что, бывает такое, что заключенный после освобождения прямо вот так вот выходит за ворота в город?
— Конечно, бывает.
— Наверное, они и радуются, и пугаются одновременно, — говорит Владимир Викторович. И добавляет:
— Вы обратите внимание — как здесь тихо. Птицы здесь не поют. А за воротами чирикают вовсю.
Я потеряла ощущение времени — телефон, в котором есть часы, остался на КПП. Наверное, конец обеда: заключенные из хозяйственного отряда как раз заканчивают разносить еду. Закрывают большие зеленые бидоны с макаронами и борщом.
Мы снова проходим через тюремный двор, к выходу. Сквозь зарешеченные окна арестанты кричат нам вслед — это еще один привет на волю, за забор.
— Сейчас, когда выйдете, сделаете вот так, — Владимир Каширин набирает полную грудь воздуха. — А вообще-то у нас не страшно: и работают люди, и сидят — тоже люди.
За спиной в последний раз глухо щелкает дверной замок. С непривычки хочется зажать уши ладонями — кругом, радуясь солнцу, громко чирикают птицы.
***
фото: Прогулочный дворик: глоток свободы;Начальник СИЗО-1 Сергей Коновалов;Охрана зоны;Обед в камеру