Язык мой… враг мой или друг?
В поговорке сомнений не чувствуется: «Язык мой — враг мой» — гласит народная молва. Почему — враг? А потому, что: «Язык прежде ума глаголет».
Прислушайтесь как-нибудь к разговору молодых людей. Не из порочного любопытства, а ради научного опыта: много из того, что они говорят, вы поймете? Конечно, язык — не гранитная статуя, что веками остается неизменной.
В мире возникают новые предметы и явления, требующие, чтоб их как-то обозначали. И названия им, разумеется, дают на языке той страны, где они появились. Так что к нам технические и научные новшества приходят с уже прижившимися именами, перекладывать которые на русский бессмысленно, -соседи из братской Украины попробовали и получили филологические перлы, над которыми сами же смеются…
И все же старая добрая культура речи уходит, вызывая желание почитать классиков и вздохнуть, словно гувернантка из известного телефильма Тиграна Кеосаяна: «Как люди жили! Как тонко чувствовали…»
О том, что происходит с пока еще родной нам речью, я беседую с доктором филологических наук, профессором Тюменского госуниверситета Ольгердом Усминским.
— На переломе эпохи язык всегда переживает нелегкие времена, и нельзя однозначно сказать, хорошо это или плохо. В истории есть множество примеров. Германские ученые подсчитали, что за 25-30 лет правления Петра I в русский язык проникли и хорошо закрепились 680 иностранных слов. Язык экспансию пережил болезненно, но этот период послужил своего рода прививкой. В третьей четверти XVIII века в русской словесности был всплеск «галломании», с которой, как это ни парадоксально звучит, боролась Екатерина II. Позже Грибоедов в комедии «Горе от ума» писал: «Смесь французского с нижегородским». Эта фраза красочно характеризует то, как наши люди ассимилируют чужой язык: используют заимствованные слова, переплетая их с родной речью. Волна иностранной лексики накрывает нашу страну не в первый раз, и никакой катастрофы не происходит, — характеризует ситуацию Ольгерд Исаевич.
Что ж, не зря говорят: «История движется по спирали». В двадцатом и двадцать первом веке у нас опять филологическая экспансия — «англомания». Хотя и это не совсем верно. Английский язык, на котором говорят в Британии, особой популярностью в России не пользуется, универсальной и всемирной становится его изрядно исковерканная разновидность — американский английский. Во многом это заслуга компьютеризации и доступности сети Интернет. Электронные закоулки, где молодые люди собираются, чтобы пообщаться, наполнены американизмами, а как итог — та самая грибоедовская «смесь»: и иностранного языка толком не знают, и на своем говорить разучились…
— Не стоит преувеличивать опасность увлечения англицизмами, — считает профессор Усминский. — Конечно, эта мания не устраивает многих, в том числе и меня, но процесс закономерен. Если страна побеждает в своей эпохе — не обязательно силой оружия — слова из ее языка проникают в речь про игравших. В 1814 году наши войска вошли в Париж, и русское слово «быстро» настолько прижилось во Франции, что до сих пор прослеживается во французском термине «бистро», которым обозначают пункты питания на скорую руку. А когда в 1957 году СССР запустил первый искусственный спутник Земли, во многих государствах вместо satellite (сателлит) стали говорить: «спутник». Когда я объясняю это явление своим студентам, то всегда отмечаю, что не стоит спешить с вы водам и и объявлять всему миру холодную войну. Давайте лучше попробуем победить в экономическом соревновании, ведь пока и в области экономики, компьютеризации и информационных технологий мы — отстающие.
А что до английской лексики — она усваивается молодыми людьми безо всякого напряжения, но и без подобострастия. Иностранных слов становится много, и молодежь, сидящая за десятками миллионов компьютеров, это ощущает. Она защищается от засилья чужой лексики при помощи юмористического заслона — каламбурит. Молодые люди называют клавиатуру «клава», personal computer (персональный компьютер), который сами американцы сокращают до двух букв PC, называют, извините, писюк… — завершает эту часть нашего диалога Ольгерд Исаевич.
Действительно, так ли уж вредят иностранные термины нашему языку? Разве только из-за них людям разного возраста становится тяжело понимать друг друга? В молодежном сленге множество русских слов… Только вот часть из них нарочно деформируется, а другая часть, хоть и остается неизменной, является матерной.
— Действительно, так называемой инвективной лексикой сейчас пользуются совершенно свободно, в любых местах, не стесняясь женщин и детей, — это настоящая беда. Мат во многом выражает протестные настроения, кроме того, это психологическая разрядка — выброс негативных эмоций. Но, по большей части, это просто речевой бандитизм, с которым никто не борется. Подойдите к полицейскому и скажите: «А там человек ма терн о ругается!» В лучшем случае он на вас посмотрит, как на умалишенного, а в худшем — сочтет, что вы издеваетесь. Я приведу пример: три века назад британские дворяне были настоящими мужчинами — воинами. Лорд и член парламента мог боксировать на причале с матросами, и это считалось хорошим тоном — он отстаивал свою доблесть. При этом дисциплина на кораблях (а три века назад английский флот считался сильнейшим в мире) была строжайшая: если матрос, даже во время сильнейшего шторма или в минуту смертельной опасности, позволял себе выругался, его наказывали так, что это иногда приводило к смерти. В то время хорошо понимали: не в матерных словах доблесть, а в выдержке, позволяющей во время сильнейшего напряжения сохранять достоинство в словах и поступках.
Сейчас же многие думают, что использование ненормативной лексики делает их выше в глазах окружающих, добавляет этакой крутизны. На мой взгляд, брань коррелируется с бескультурьем наших водителей на дорогах. Мат в речи — это как постоянный выезд на встречную полосу через двойную сплошную. И хуже всего, что за это никакого наказания нет!
А молодежный сленг не так уж страшен. Выдающийся российский психолингвист Александр Шахна-рович вообще утверждал, что многие элементы такой речи оказались удачными. Например, выражение «крыша поехала» он считал находкой — точное, экспрессивное. Да, это сленгизм, а не литературное выражение, но мы ведь не ставим себе целью изобретение некоего рафинированного языка. Это было бы просто скучно. Разговорный язык — как лезвие бритвы, по которому нужно пройти, удержавшись между просторечной грубостью и чрезмерной правильностью, дистиллированностью языка.
Граница между функциональными стилями — не великая бетонная стена. В конце концов, еще в первой четверти XIX века слово «ребята» считалось вульгарным. Мещанин или крестьянин мог так сказать, но в дворянской среде обратиться к равным себе «ребята» было просто невозможно. Сейчас же это — общеупотребимый термин, — уверенно подводит итог Ольгерд Усминский.
И, кажется, все правильно. Русский язык сложен, даже сами филологи говорят, что выучить его в совершенстве не в силах ни один человек. Понятно желание упростить, укоротить слова, чтобы выдавать больше информации одномоментно — мир ускоряется, и на то, чтобы двадцать минут приветствовать друг друга при встрече, уже просто нет времени… Но иногда так хочется услышать от молодого человека, придержавшего передо мной входную дверь: «Прошу вас». И, чуть-чуть наклонив голову в знак признательности, ответить: «Благодарю».
***
фото: Профессор Ольгерд Усминский.