Октябрь, 30-е
Десять дней назад умерла Нина Николаевна Яковлева. Мы познакомились с нею 17 лет назад в такие же октябрьские дни, когда на окраине бывшего Затюменского кладбища, превращенной в асфальтовый завод, был построен первый в Тюмени памятник жертвам политических репрессий. Тогда при поддержке Геннадия Куцева, ректора ТГУ, его построили на территории, где сотрудники оперсектора НКВД закапывали тела убитых ими людей.
Нина Николаевна сказала, что где-то здесь лежит и ее отец, Николай Никифорович Монокин. Лежит вместе со своими друзьями, офицерами Первой мировой войны. Арестованными летом 1937 года. Осужденными 10 октября и расстрелянными 12 октября того же года по так называемому «офицерскому» делу.
Прапорщики военного времени, они вольноопределяющимися в 1916-1917 годах ушли на фронт, заслужили первые офицерские звездочки. Когда армию распустили, вернулись домой. Потом пришел в Тюмень Колчак, бывших «прапоров» мобилизовали. После гражданской они снова в Тюмени. Работали — конторщики, фининспекторы, завхозы. Многодетные. И все — на учете.
Когда оперсектору потребовалось отчитаться в своем рвении, создали «дело». И расстреляли не убитых на войне — Николая Монокина, Ивана и Алексея Девятковых, Бориса Ураевского, Фадея Шмурыгина…
… Об этом рассказывала мне Нина Николаевна. И еще о том, что ее мать, «жену врага народа», уволили с работы. Есть было нечего, ходили к управляющему банком, просили объедки, якобы для коровы, а съедали сами. Нина училась в техникуме в Ленинграде, пережила блокаду, работая в госпитале. Потом вернулась в Тюмень, перечитала сохраненные матерью письма отца, посмотрела его фотографии. И стала писать запросы, потому что «официальный» срок приговора — «десять лет без права переписки» — закончился. Ответы приходили стандартные. Что «для пересмотра дела нет оснований», что «Монокин Николай Никифорович умер от атеросклероза» то в 1946 году (в одном ответе), то в 1951-м (в другом).
— Потом оказалось, что его убили в 44 года, а те, кто отвечал, все прибавляли ему возраст, -говорила Нина Николаевна, и глаза у нее были сухие. И еще говорила, что историю не надо переделывать, ее надо сохранять. И знать в полном объеме.
О смерти Нины Николаевны, дочери пехотного офицера русской армии в Первую мировую войну, я узнал вчера. Когда у камня, который поставлен там, где когда-то был дом НКВД — расстрельный дом, собрался немноголюдный митинг. Нина Николаевна впервые не пришла сюда в скорбный день 30 октября. Было, как я уже сказал, немноголюдно. И не было ни молодежи, ни школьников — тех, кому этот урок истории нужен больше, чем старикам и старухам, которые и так все знают. Потому что были детьми, когда их отцов убили здесь. Городские власти на этом печальном митинге были представлены более чем скромно. Впрочем, средства массовой информации тоже. Я предположил, что на заседании городской Думы, которое состоялось в этот же день, будет объявлена минута молчания в связи с государственным статусом 30 октября как Дня памяти жертв политических репрессий, установленного еще в 1991 году указом президента. Спросил одного, другого, третьего депутата. «Нам никто не сказал», — отвечали мне.
… У памятного камня вчера дул сильный ветер. И безжалостно задувал свечи. Задул и ту, что с трудом зажгли мы с Александром Петрушиным. Не задул бы ветер времени и нашу память о семи с лишним тысячах жертв, которых убил террор на территории Тюменской области, убила несвобода.