Слаще мерзлой картошки ничего нет
В один из летних дней 1941 года жителей села Созоново оповестили: собираемся у клуба, приедет машина с мегафоном, будут что-то объявлять. Явились все — от мала до велика. Событий в размеренной деревенской жизни немного, любая новость вызывала интерес.
Это уже потом стало понятно, что лучше вообще без новостей, чем вот с такими. Узнав о начавшейся войне, расходились от клуба в полной растерянности, а кто-то и в слезах. Только беззаботные дети по дороге домой делились впечатлениями: «Ну и орет же эта штуковина на машине!»
— А весной следующего года тот клуб сгорел, — вспоминает Дмитрий Васильевич Селезнев. — Не от войны сгорел, а от технички бестолковой. Кажется, печь она забыла прикрыть, и оттуда уголек на деревянный пол выпал. Нас тогда даже с уроков отпустили. Мы, мальчишки, бежим к горящему клубу все расхристанные, снег с земли хватаем и на огонь его кидаем, как будто потушить можем… Потом уже взрослые телегу пригнали с бочкой, из которой вручную воду надо было выкачивать. Механизм заржавел, пока расшевелили его, уж все и сгорело.
ОДНИ ШТАНЫ НА ВСЕ СЛУЧАИ ЖИЗНИ
Родился Дмитрий Селезнев в Созоново 8 ноября 1932 года. В семье был третьим по счету. Перед ним — сестра Августа и брат Иван, после — еще младшие сестры и братья.
— Когда война началась, жить трудно стало. Мать мне и старшему брату штаны из мешковины пошила, несколько лет они у нас единственными были. В них — и в школу, и на работу в колхоз, и спали в них же, чтобы теплее было. А младшие — большей частью — все на печке сидели, голенькие. Накинет на них мать что-нибудь, они и сидят, ждут — когда им еду принесут.
Дмитрий Васильевич признается, что не знает, на какой фронт попал его отец Василий Семенович Селезнев. Забрали его не сразу, потому как он 1893 года рождения, и на начало войны уже был не молодой.
— Сначала-то ведь из села все молодые ушли, а уж потом и тех, кто постарше, стали призывать. Ушел мой отец и не вернулся.
Мать детям похоронку не показывала. Поплакала над ней в уголочке, а потом, глубоко и горестно вздохнув, снова взялась за работу. Надо было поднимать ораву детей.
— Мать работала в колхозе, пшеницу обрабатывала и собирала, но чтобы принести домой хоть горсточку — ни-ни! Сразу бы три года дали! Были у нас такие случаи, поэтому она даже и не пробовала… Жили огородом: картошка, морковка, потом их всю зиму ели. Весной уже все заканчивалось, конечно, поэтому мы с братом ходили за липняком, ломали ветки липы с молодыми листочками. Идти надо было через болотистую речушку. Мы снимали с себя всю одежду, чтобы не замочить ее и не испортить, вешали на шею, и шли вброд раздетыми. В воде еще куски льда плавают — холодно! Но зато домой возвращались довольные — добытчики! Мать липовые листочки перетирала, немного муки добавляла и лепешки пекла. Как уж она умудрялась их печь? Но съедобно было.
«МИТЯ, А ЧЕМ ТЫ ТАМ ХРУМКАЕШЬ?»
— Хотя, чтобы прокормиться, приходилось в то время всякое выдумывать. Чтобы картошка за зиму не замерзла, мы ее сеном закрывали. Но она все равно замерзала, потом такая сладкая на вкус была, а нам, детям, это даже и лучше. Я начищу ее дома, в карманы натолкаю, а потом в школе на перемене хожу и грызу ее. Учительница ко мне подойдет, спросит: «Митя, а чем ты там хрумкаешь?» Я показываю ей картофелину. Она: «А мне можно?» Так я ей картошку отдавал, а иной раз и соленых сушеных карасей. Мы их в нашем озере ловили — от отца «морды» для ловли рыбы оставались. Потом мать этих карасей в печке сушила. Вот я их из дома учительнице и таскал. Голодные учителя были. Они же целый день с нами в школе возились, на огородах, поди-ка, работать и не успевали — что у них там из запасов было? Ничего.
Помнит Дмитрий Васильевич и голодных калмыков. Их в годы войны в Созоново переселили немало.
— Были еще и немцы запорожские, — продолжает Селезнев. — Но эти работящие! Сразу, как приехали, смастерили лобогрейку, с помощью которой пшеницу можно было быстрее жать. Лошадей в эту штуку впрягали, они ее тащат по полю, пшеница срезанная остается, а следом уж женщины идут и мы — дети. Вяжем эту пшеницу в снопы. А среди калмыков много женщин с детьми было. Работать они толком не работали. К нам одну подселили в семью — с мальчиком маленьким. Она смотрит, что мать нам лепешки дает, а ее мальчику ничего не остается, злится. Один раз на младших детей бросилась, еле оттащили. После этого мать моя пошла в сельсовет, просить, чтобы отселили — страшно ведь за детей! Отселили ее, а через некоторое время она померла. Что с мальчиком стало, если честно, не знаю. Я даже не помню, как его звали. Зато помню, что он кошку нашу называл «минься». И что это? Может, на их языке что-то значит. Вот ведь, запомнил.
ДАВАЙТЕ РАДОВАТЬСЯ!
Учился Дмитрий Селезнев только до четвертого класса — пора и честь знать. Раньше он подрабатывал в полсилы, после уроков. Но этим большую семью было не прокормить. Поэтому из школы ушел, и прямиком на ферму — навоз за коровами вывозить.
— Опыт у меня в этом большой был, — улыбается Селезнев. — У нас в хозяйстве корова Зорька жила, даже в самые трудные годы ее не забрали, не угнали в колхоз. Так что я за ней с малых лет ходил, за кормилицей нашей. У меня даже фотография ее должна сохраниться!..
Дмитрий Васильевич перебирает старые черно-белые фотографии, остро пахнущие лежалой фотобумагой, и вспоминает, как по селу разнеслась радостная весть.
— Точно уж не помню, кто именно мне крикнул: «Митька, беги в поле — зови Гетца с Шефером! Война кончилась, сегодня можно не работать!» Гетц с Шефером -как раз из тех «запорожских» немцев, они дальше всех в поле работали. Я за ними, они лошадей распрягли, верхом вскочили, меня верхом тоже закинули, и мы в село поскакали, радоваться вместе со всеми!
На ферме Дмитрий Селезнев проработал до 1952 года. Потом была армия — три года в Новосибирске, в артиллерии. Затем — школа механизаторов сельского хозяйства в Тюмени и производственная практика в деревне Тараканово Ярковского района, откуда начинающий механизатор привез жену, Евгению Степановну.
— Дикая была, — тепло улыбается Селезнев. — Деревня-то у них, почитай, глухая, новых людей мало там бывало, а тут практиканты. Я -за ней, она — от меня бежит, прямо как козочка по кустам, да в избе у себя прячется. Это уж ей потом сестра старшая говорит: «Ты чего как дура себя ведешь? Парень тебе дружбу предложить хочет, а ты убегаешь!» Вот мы с ней на фотографии, сразу после свадьбы -худые, голодные, лица как будто испуганные, но на самом деле радостные мы были, счастливые, несмотря ни на что.
В механизаторах Селезнев не задержался, а вот в пожарной части — ВПЧ-7 при заводе пластмасс в Тюмени проработал 21 год.
— Нашу часть называли палочкой-выручалочкой, — говорит он. -На заводе ЧП не происходило, за безопасностью следили хорошо, а вот если в городе вдруг пожар, а городские пожарные где-то на другом выезде, сразу нас зовут. Так что огня я навидался.
Ушел со службы Дмитрий Васильевич Селезнев в 1989 году, старшиной. Отличник пожарной охраны. Говорит, что на завод на пенсии захаживал частенько — то просто к товарищам-знакомым, с которыми еще работал. А то и с просьбой, например, топорик в цеху подточить. Никогда не отказывали.
— А тут, когда завод уже продали, зашел — тоже топорик подточить, а мне говорят: «Ничего не знаем, завод теперь мы купили, а пенсионеров с ним не покупали!» Вот…
Мы прощаемся. Дмитрий Васильевич выносит из кухни баночку варенья, которую закатывала еще его супруга. Несколько лет назад Евгения Степановна умерла, а варенье осталось.
— Жаль, внуки его не очень жалуют, им вкуснее «сникерсы» кажутся. Ну, и дай бог, чтобы у них всегда всего в достатке было! И варенья, и «сникерсов».
***
фото: Фото Дмитрия Селезнева висело на доске почета в ВПЧ-7;На пожарных учениях;С женой Евгенией Степановной.