Без корня и полынь не растет
В 229-й стрелковой дивизии, которую мы называем по месту формирования — Ишимской, воевали призывники из разных районов бывшей Омской области. О судьбе одного из них, учителя из села Тевриз, «потерявшегося на большой войне», рассказывает его внучка.
УШЕЛ НА ВОЙНУ — И СГИНУЛ
«У Еремы лодка с дыркой, у Фомы челнок без дна…» — озорно, по-сибирски напирая на «о» и «е», напевала моя матушка, вспоминая, как ее батька, а для меня — дед Григорий, развлекал ребятишек: своих и соседских. Он брал в руки скрипку, а старший сын Геннадий — балалайку или мандолину, и они вдвоем с отцом устраивали концерт: «Эх, барыня ты моя, сударыня-барыня!», в ход шли деревенские частушки и плясовые -русские народные и краковяк.
От того довоенного счастья осталось только воспоминание. Гена прибавил себе лет и отправился на фронт добровольцем, он чуть-чуть не дошел до Берлина, похоронка была в 45-м. А дед сгинул. На все запросы приходили сухие ответы: «Пропал без вести», «В списках не значится».
От довоенной жизни сохранился томик Ленина в красном коленкоровом переплете. Сомнительная ценность по теперешним временам. Библиотека деда пошла в расход, мама вспоминала, что тетрадками ей в войну служило собрание сочинений Пушкина с вручную вклеенными иллюстрациями. Скрипка и прочий скарб растерялись, пока бабушка с детьми скиталась по родственникам.
То, что дед нам оставил на самом деле, я смогла оценить через десятилетия. Это особый для каждой семьи уклад, традиции, представления о том, что и как должно быть, навыки, увлечения, кухня… Я, например, думала, что в каждом доме вечерами собираются вместе и вслух читают книги, а маленьких детей учат говорить так, как сейчас на специальных занятиях логопеды. Дед — Григорий Феофанович Василевский, сельский учитель, считал большим стыдом русскому человеку быть неграмотным. Он многое умел: столярничал, шил одежду и обувь, к нему ходили за советом и помощью. Он и письма писал, и знал, как болезни лечить, даже зубы удалял деревенским. Весело было за столом, дед любил шутить, в ход шли поговорки и присказки, мама их всю жизнь вспоминала. В семье все держалось на нем. Он был заметным человеком. И я никак не могла смириться с тем, что он исчез бесследно. Немолодого учителя призвали в армию в начале войны в селе Тевриз Омской области. Проводили в Ишим, городок небольшой, сейчас в Тюменской области. Из Ишима на фронт отправили. Фото последнее оттуда прислал, а письмо, перед тем, как пропасть, — из города Горького.
Уже и мои дети, правнуки деда Григория выросли, а мне все не давала покоя его судьба.
БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЕ В СПИСКАХ НЕ ЗНАЧАТСЯ
Помощь пришла, откуда не ждали — от государства. Справочную систему — портал ОБД «Мемориал» создали к 65-летию Победы -по всем погибшим на войне на основе документов, хранящихся в Центральном архиве министерства обороны и в Военно-мемориальном центре Вооруженных Сил России.
Там я нашла первые данные -вроде бы о моем деде. И первые нестыковки в информации. Не совпадала дата рождения, в ряде документов — отчество Филонович, вместо Феофанович. Вот тогда-то мне и пригодилось все, что вспоминала моя мама. Детали позволили быть точно уверенной, что речь идет о моем деде — Григории Василевском. Там же я нашла и ссылку на Саксонский мемориал, хранящий данные о военнопленных. Отправила запрос. И то, что мне прислали, вызвало потрясение: в карточке пленного были не только полные сведения, но и фотография деда. Григорий Василевский, техник-интендант второго ранга 229 стрелковой дивизии, умер в плену 11 января 1945 года и похоронен в Германии на кладбище общины Херлесхаузен.
Я редко плачу, слезы выступили сами. Это были очень сильные эмоции: почти 70 лет мы ничего не знали о судьбе близкого человека, и теперь, когда удалось найти его могилу, мне не с кем было поделиться: бабулечка моя давно покоилась на кладбище, а матушка хоть и была тогда жива, уже никого не узнавала после инсульта.
Меня потрясла удивительная для 1945 года немецкая педантичность -бланки разного цвета с аккуратно вписанными данными. Там было все — диагноз, от чего умер дед; время смерти; час, когда он был погребен; номер могилы и ряд; данные о его близких — фамилии, имена, почтовый адрес. Они, эти бумаги, были и хранились в Подольске. А нам приходили ответы: «В списках не значится». Таких, пропавших без вести, в нашей стране оказалось, по примерным подсчетам, 4,5 миллиона. А точно никто и не скажет, кто их считал, попавших в плен и просто сгинувших на войне?
ЗАПРЕЩЕННЫЕ СОЛДАТЫ
Я прочла все, что могла найти в Интернете про 229 стрелковую дивизию, про ее первый и последний бой. Дивизия формировалась в городе Ишиме с декабря 1941 по май 1942 года — из сибиряков. Дед мой, вероятно, учился в одном из омских училищ, где наскоро готовили лейтенантов. Оттуда, после короткого отпуска, его отправили в состав формирующейся дивизии. Ее основное ядро составляли призывники 1923 года рождения. Зеленые пацаны, дети, многие из которых добавляли себе лет. И дед мой, почти сорокалетний, годившийся им в отцы. Да, были еще две тысячи досрочно освобожденных зеков… Их бросили под Сталинград, с марша — в самое пекло.
О судьбе попавшей в плен 229 стрелковой дивизии тюменский журналист Рафаэль Гольдберг написал книгу, назвав ее «Запрещенные солдаты». Лучше и не скажешь. О судьбе этих людей близкие не знали ничего долгие десятилетия, целая дивизия сибиряков практически была вычеркнута из истории, из памяти, из списков. Так в число «запрещенных солдат» вместе со всей своей дивизией попал и мой дед.
ГОРЬКОЕ СПАСИБО
Мне удалось найти сайт общины Херлесхаузен, местечка, где похоронен наш Григорий Феофанович. О кладбище военнопленных много написано. Военнопленных, зараженных туберкулезом, свозили в специальный лагерь на явную смерть. Здесь жили не более одного-трех месяцев. Лагерное командование требовало хоронить без проволочек, но Карл Фер, бургомистр Херлесхаузена, отказывался хоронить людей безымянными. Он давал разрешение на погребение только при наличии свидетельства о смерти и внесении имени в похоронную книгу общины. У бургомистра и одновременно врача лагерной больницы Карла Фера были своя, семейная история: его старший брат пропал без вести во время Первой мировой войны. В общине упрямого бургомистра всех заключенных хоронили в именных могилах по 4-5 человек. В «смертной» книге общины были сделаны 1593 полные записи о погибших военнопленных. После войны Карлу Феру поставили памятник за верность гуманистическим принципам, назвали его именем улицу. Карл Фер оказался единственным во всей Германии бургомистром, который после войны смог передать свой список «Народному союзу по уходу за военными захоронениями» — немецкой гуманитарной общественной организации.
А документы из этого концлагеря и из многих других были вывезены в архив Министерства обороны, в Подольск. Вот только тем, кто искал своих близких, это никак не помогло. В Германии имя моего деда было выбито на могильной плите, а нам продолжали отвечать: «В списках не значится». Как будто и не было его никогда, моего деда. И что мне теперь? Благодарить за это немцев? Язык не поворачивается.
Сложные у меня чувства. Несмотря на них я благодарна немцу Карлу Феру за то, что знаю точно, где покоится мой дед, благодарна его дочери, которая продолжала ухаживать за могилами советских пленных после смерти отца. Благодарна я и жителям общины: на протяжении десятилетий кладбище содержится в полном порядке. Но очень горько от того, что все мои добрые слова адресованы немецкой стороне, с которой мы воевали.
Конечно, я написала письмо в Херлесхаузен. Я очень хотела получить фотографию с этого кладбища с именем моего деда. Мне не хватало ее, чтобы я могла поставить точку в истории поиска. Мне важно было все, каждая деталь. Я дважды писала на адрес, оставленный на сайте Херлесхаузена для переписки, но ответа не получила.
ГОРСТЬ ЗЕМЛИ ОТЕЧЕСТВА
Мне в помощь господь послал моих студенческих друзей — когда-то учились в университете в Томске. Моя подруга из Новосибирска Светлана Сучкова приехала в гости и рассказала, что ее дочь Аня едет в Берлин. Аня хорошо говорит по-немецки, моя история с поисками деда впечатлила Анечку, и она взялась переводить мои письма.
Ответ на письмо, написанное с Аниной помощью, пришел быстро. Гельмут Шмидт, в прошлом — бургомистр общины (ныне он на пенсии), очень обрадовался, что нашлись родственники еще одного военнопленного. Он выполнил мою просьбу: принес на могилу цветы и сделал фото. Гельмут, узнав, что я не смогу приехать, предложил прислать землю с могилы моей бабушки, чтобы по русскому обычаю возложить ее на место последнего пристанища деда.
Бабушка, Мария Филипповна, покоится на старом деревенском кладбище на берегу Ангары. Непросто, но я получила конверт с желтым сыпучим песком, в котором прекрасно растут ангарские корабельные сосны. Зато моя попытка отправить его в Германию была пресечена на первом же этапе. Никто точно не мог сказать, что за бумаги нужны на мою бандерольку с горстью земли Отечества, в каждом учреждении меня отправляли все дальше: таможня, Ростехнадзор, Росприроднадзор, Роснедра. Бесплодные попытки отправить бандероль пришлось прервать на середине: я уехала на встречу со своими однокашниками в Томск.
И они меня снова выручили. Оля, староста моей студенческой группы, вместе с мужем Гарри Минхом улетала в Германию. Они вызвались отвезти мой бесценный груз. Оля: «Мы с Гарри посоветовались и решили заехать на могилу вашего дедушки». Боже мой! И они это сделали, отложив свои дела, намотав на колеса лишние сотни километров по Германии.
Ольга и Гарри вместе с двумя бургомистрами — нынешним, Бурхардом Шельдом, и прежним -Гельмутом Шмидтом побывали на кладбище советских военнопленных, принесли цветы и горсть русской земли на могилу нашего Григория Василевского. А в ответ отправили мне землю с его могилы. Кажется, вся эта история в Херлесхаузене оставила и у них сильные впечатления.
Весной, когда сойдет снег, я собираюсь в свой поселок на Ангаре, где покоится моя бабушка. У ее надгробной плиты я рассыплю горсть немецкой земли и прошепчу ей тихо о том, что мои друзья, дай бог им здоровья, навестили на чужбине ее Григория, что его перед этим чинно отпели в церкви Иоанна Предтечи, а за могилой деда ухаживают, как подобает.
ЧТО ОСТАНЕТСЯ В ПАМЯТИ ПОКОЛЕНИЙ?
Сегодня найти информацию о погибших в Великую Отечественную войну легче, чем 10-20 лет назад. Я это знаю по своей семейной истории. Вопрос только в том, что сменилось три поколения, кому придет в голову возобновить поиск деда, прадеда, если их хотели найти после войны и не нашли? На кладбище, где покоится мой дед, 1593 фамилии. Редко у какой могилы можно найти приметы того, что ее навещали. Бросается в глаза обилие азербайджанских, туркменских, узбекских фамилий. Есть грузины, армяне, башкиры, татары и много кого еще.
Да и нам, спустя 70 лет, надо научиться отдавать должное не только героям войны, но и ее жертвам. У нас не принято говорить публично о трагедии пленных — тех, кого жестоко и несправедливо заклеймили в войну как врагов и предателей. Как это ни печально, мы остаемся под властью этих стереотипов и сейчас. Буквально на днях прочитала дискуссию о том, почему в нашей стране не показали фильм о восстании советских военнопленных в Маутхаузене. Двадцать лет назад лента «Охота на кроликов» австрийского режиссера Андреаса Грубера стала событием, взяла несколько премий, а у нас она практически не известна. Все просто. Потому что это история о пленных. Потому что отношение к ним за 70 лет мало изменилось. Приказ N 227 — он все еще незримо, через память нескольких поколений действует на нас.
***
фото: Горсть сибирской земли;Григорий Василевский.