Давай, как будто и не было ничего?
— Мучать меня пришли? — таким вопросом встретила нас бывший фронтовой фельдшер Екатерина Акимовна Кузьмина. К ней и раньше напрашивались в гости журналисты, но она отказывалась, не пускала. Говорила: «Не хочу об этом вспоминать».
— Даже нам, своим детям, мама и папа ничего не рассказывали про войну, пока мы не стали взрослыми, то есть вплоть до 90-х годов, -говорит Людмила Алексеевна, дочь Екатерины Акимовны. — Пока за ордена давали хоть какие-то денежки, родители их хранили, а потом, как платить перестали, — отдали нам, маленьким, играться. Вот уж действительно: «детки медали заиграли» — часть наград, и маминых, и папиных, просто потерялась. Можно, наверное, восстановить. Есть же какие-то наградные списки. Но она не хочет.
… Дети и внуки Екатерины Акимовны до сих пор не знают, за что она получила чудом уцелевшие в детских играх орден Красной Звезды и орден Отечественной войны. В ответ на прямой вопрос ветеран лишь поджимает губы и нехотя цедит: «За что-то дали.»
— Я родилась в селе Большой Кусеряк Сорокинского района, -рассказывает Екатерина Кузьмина. — Когда началась война, работала лаборантом в «Заготзерно». В семье было двое младших сыновей, и отец решил, что после восьмого класса пора идти трудиться. На самом деле мне нравилась эта работа. Я, честно говоря, никогда не мечтала заниматься медициной, с которой, по воле судьбы, в итоге связала всю жизнь. Но вышло так, как вышло.
В 1942 году меня призвали в армию и направили в Омск, где расквартировалось эвакуированное медицинское училище, что состояло при Ленинградском ордена Трудового Красного Знамени педиатрическом медицинском институте. Год я проучилась там, получила диплом фельдшера и звание младшего лейтенанта. Тогда-то меня и направили на Ленинградский фронт. Получилось забавно: нам с одним пареньком велели присоединиться к санитарной летучке (подвижное формирование, которое развертывали вблизи войск для оказания первой врачебной помощи — Д.Р.). Когда же мы прибыли на место, оказалось, что летучка в лесу, в землянках. И как ее искать, не ориентируясь на местности, — неизвестно. Долго бродили по лесу, спрашивали у солдат, которые попадались нам на пути. Но никто ничего не знал. Тогда я села на пенек и. расплакалась. Позже мы все-таки нашли дорогу — добрый человек подсказал.
Нашей задачей было идти в атаку следом за солдатами и оказывать первую помощь раненым. Хотя какая там помощь: остановить кровь, перевязать, да подтащить к какому-нибудь заметному месту — камню или березке. Еще мы на груди солдат оставляли записки, в какое время оказана помощь. Это чтобы знали, как давно наложен жгут. За нами шли санитарные части с обозами, вот они-то подбирали раненых и свозили их в одно место, где помощь была уже более объемной, и откуда солдатиков отправляли в госпиталь.
Потом меня направили на Волховский фронт, в медсанбат. Но там я пробыла недолго, меня опять перебросили на Ленинградский фронт. В наступление.
Теперь мы шли в атаку вместе с солдатами, хоть дело и осталось прежним — когда кто-то падает, к нему нужно подойти, перевязать. Помочь, если это возможно. А возможно было далеко не всегда, ведь мертвым не поможешь. На телах тех, у кого был шанс, мы оставляли метки — флажки. Или просто старались вытащить их на видное место, чтобы полковые санитары заметили и подобрали. Все это звучит так легко: подошел, перевязал. Я передвигалась от одного укрытия к другому — к холмикам. Короткими перебежками или ползком. Шансов попасть под пулю или встретиться с осколком у нас было ничуть не меньше, чем у наступавших солдат. Конечно, я боялась. Там все боялись. Когда случались бомбардировки с воздуха — особенно.
Но страшнее всего было, когда мы брали высоту 41.6: за ней было озеро, нам приказали его форсировать и за ним закрепиться. Когда шли к высоте, противник вел шквальный огонь. И прислониться не к чему, и не за чем укрыться. Я стояла у камня на четвереньках и только осмеливалась чуть-чуть выглянуть, чтобы найти, куда перебежать. А мимо шли в атаку ребята с оружием в руках, но шагах в десяти разорвался снаряд. Они залегли, и я начала подниматься, чтобы кинуться к ним, — вдруг кому-то нужна помощь? Но в этот момент меня ударило по позвоночнику. Не знаю, почему, но я решила, что это камень на меня свалился. Я лежала, как мне казалось, придавленная, когда подбежал санинструктор Яша и спросил, чего это я разлеглась. А я и не знаю, что ответить. Оказалось, осколок через шинель чиркнул по позвоночнику, пробил навылет легкое и застрял в диафрагме. Яша меня перевязал и побежал дальше, а я осталась лежать под тем камнем, пока не подошли санитары. Но даже тогда я не дала себя нести, а просто увязалась за ними на своих двоих. Через несколько шагов начала задыхаться. В итоге, до того места, где собирали раненых, меня донесли на руках. На повозках мы добрались в Ленинград, в госпиталь. Там мне обрили голову, а я все просила: «Хоть чубчик оставьте, я пилотку надену, его наружу — все не так некрасиво».
… Поправившись, Екатерина Акимовна вновь вернулась на фронт. Правда, на этот раз попала в инженерные войска, где было много солдат, как и она, лишь недавно оправившихся от ранений. С ними прошагала до Чехословакии, но рассказывает об этом даже более неохотно, чем о времени, проведенном на Ленинградском фронте. Зато с удовольствием вспоминает красивую страну, которая стала для нее первым заграничным опытом. И чехов — добрых людей, которые радовались приходу советских войск. Ту семью, в которой жила: молодых супругов и их детей. Главу семейства, что работал шахтером, но при этом с утра уходил в чистой и красивой одежде, и в ней же возвращался, по-прежнему — чистый и опрятный.
Именно такие, яркие и приятные, но совершенно бытовые моменты, запомнились ей. Потому что именно их она старалась сохранить, а все остальное — забыть. Даже на вопрос о том, с кем дружила в годы войны, кого считала своим медицинским наставником, Екатерина Акимовна не отвечает. Говорит, что не помнит ни лиц, ни имен. Но, кажется, просто не хочет вспоминать. Чересчур много крови и смерти довелось ей увидеть. Так много, что красным покрылось все, даже хорошее.
Вернувшись в родное село, она вышла замуж, и супруг полностью разделил с ней желание отодвинуть страшные годы на задний план, жить сегодня: трудиться ради созидания, растить детей, любить друг друга.
И даже теперь с неохотой пускает она кого-либо в мир своего прошлого.
— Зачем, — спрашивает, — кому-то об этом знать? Немало ведь уже сказано. Почему бы хоть меня не оставить в покое?
И ответить на этот вопрос непросто. Наверное, чтобы внучка знала, какую жизнь довелось прожить бабушке. И своим детям рассказала. Так и создается наследие. История, без знания которой мы обречены на повторение ошибок.
***
фото: Екатерина Акимовна в годы войны;Фото с подругой (Екатерина Кузьмина справа).