Фокус Сизова
Со Славой Сизовым мы знакомы давно. Целую вечность! Как-то выяснили, что родились не только в одном городе, но даже в одном роддоме. С тех пор, как познакомились, ведем разговор, и тянется он десятки лет.
Живет художник в самом центре Тюмени, где памятник Ленину и почтамт. И все праздники, парады и шествия может наблюдать из окна кухоньки. Не случайно есть у него работа — «Вид на площадь», замечательная именно этим взглядом сверху, позволившим изобразить панораму из сгрудившихся, как горсть драгоценных камней, домов под бесхитростно белым небом.
— Живу в центре Тюмени, — говорит Слава, — а родился я, наполовину белорус, в Ханты-Мансийске, как и старший мой брат. Средний из братьев — в Березово, потому что папа-нефтяник и мама-геолог колесили в это время по всему Северу. Попав в Тюмень двухлетним ребенком, я почти не помню ханты-мансийских впечатлений. Но Север всегда где-то в подсознании, рядом: и когда работал художником в геологическом институте ЗапСибНИГНИ, и позднее.
— Одновременно я там был дворником, — добавляет, улыбаясь, Слава. Чувство юмора у этого человека, пережившего кучу травм и трагических потерь, — как у десятиклассника, только-только отправляющегося в заманчивое жизненное путешествие.
— Этот огонек — еще со студенчества, — признается Слава. — Как правило, ученики раскрываются как творческие личности где-то на втором курсе. Помню, наш учитель по цветоведению долго добивался от студенток хотя бы половины той яркости, которая у них в макияже лица. и добился к концу второго курса. Теперь одна из них — в Петербурге, другая — в Италии. Было время креативных личностей, начиная с Дудника и Шамберга! Современным студенткам института культуры этого максимализма здорово не хватает. А. может, им на курсе парней не хватает? — замечает он риторически, и мы смеемся.
— А можно ли вообще достичь гармонии с искусством и гармонии с близким человеком одновременно? — сразу уточняю я.
— У меня по-всякому было, — говорит Слава. — Она, например, сидит за книжкой, уткнувшись в свой мирок, а ты ходишь вокруг, неприкаянный. Или, наоборот, надо, чтоб она ушла, и ты взахлеб творишь у мольберта. Но — ушла, и вскоре уже основательно чего-то не хватает. Так и не знаешь, на чем остановиться.
На мольберте стоит незаконченная работа. Слава звонит своей последней модели. Работа — все равно главное.
— Сейчас я тружусь над колоритом, пытаюсь синтезировать. Больше двух-трех красок смешивать нельзя — золотое правило художника. Стремлюсь к чистой палитре. И к новым темам. В последнее время появились концептуальные философские вещи, к примеру, «Летающий апельсин». Постоянно обращаюсь к натюрмортам с цветами. Сколько лет рисую сирень — и белую, и розовую, и сиреневую — так и не научился ее изображать. Сиреневый — непередаваемый цвет.
— А какой цвет любимый — или краска?
— Неаполитанская синяя спектральная: в любом колорите ею ляпнешь — лишней не будет.
— А углем работаешь? — спрашиваю, и Слава мчится за японскими набросками, но, не найдя их, приносит нежный, мягкий, расплывчатый угольный рисунок. И я диву даюсь, как из этой мягкости выросла-таки Славина фирменная «обрубовка формы». Всему свое время. Вот обнаруживается, наконец-то, этапный эскиз, где уже все стало таким жестким, однозначным, неслучайным и при этом отнюдь не мягким и не засушенным. На рисунке посредством нескольких зеркально подобных пятен изображен сослуживец, научивший, кстати, Славу не только высекать форму углем и кистью, но буквально вырубать из шпона, взятого на мебельной фабрике, уникальные вещи, например, икону Аве Мария.
Имея в настоящее время дома всего одну, но почитаемую им икону, Слава обращается все чаще к духовным сюжетам и выходит на такой уровень, где его работы обретают новый контекст.
— Из моих последних работ особо дорог мне «Яблоневый Спас». Вдохновило, вероятно, внутреннее понимание смысла и образа церковного одеяния, где прослеживаются шары, полоски, кресты. И в работе можно различить крест, из которого как бы вырастают бутоны яблони целою грудой, возгласом серебристо-белого на золотом.
— Искусство и вера связаны, — утверждает Слава. — Раньше ведь другого понимания и не было, был синкретизм. Все зависит от силы ощущения прекрасного и силы веры. Ведь и эти образы откуда-то к нам пришли, например, у меня есть работа «Спас Златые власы» — авторская копия, едва не осевшая навсегда в доме случайных ценителей прекрасного. Эта картина любима мною так же, как и «Яблоневый Спас».
Слава вдруг исчезает в темноте мастерской и неожиданно протягивает мне из своего аскетичного мира фантастически огромный «плод познания» со словами: «Хочешь яблока? Это с натюрморта, где мне пришлось сфокусировать на этих огромных яблоках красный цвет.»
Этот натюрморт — «Яблоки» — кажется написанным инопланетянином. Красный всех тонов и оттенков, преломляющийся, звонкий, фосфоресцирующий, граненый, неземной.
Я сжимаю руками этот кусок яблоневого света, блеска, заполняющего пространство внешне сумрачной Славиной мастерской, и всю дорогу домой жалею, что не сказала ему главного. Что он не такой как все. Что он — с другой планеты.
***
фото: Картина «Яблоки»;Вячеслав Сизов показывает свои работы.