Неизвестная Берггольц
Что мы знаем об Ольге Берггольц? Что она поэтесса с нелегкой судьбой, «блокадная Мадонна», читавшая свои стихи по радио во время осады Ленинграда и поддерживавшая тем самым дух блокадников. Пожалуй, и все.
Кто-то знает трагические подробности ее жизни: потеряла четверых детей. Первый муж расстрелян в 1938 году, второй скончался во время блокады. Берггольц была дважды репрессирована: в 1937 по «Делу Авербаха» и в 1938 по делу «Литературной группы». Но и под пытками не признала вины. Позже писала об этом так: «Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули обратно и говорят: живи!» Умерла рано, ей было 65 лет.
Дневники, которые Ольга вела много лет, при ее жизни опубликованы не были. После смерти в 1975 году архив был конфискован властями. Только в 2015 году объявили о первом полном издании дневников Берггольц.
По словам моей питерской подруги-филолога, в литературных кругах Северной Пальмиры поэзия Берггольц сегодня популярна. Причем не как литературный феномен (поэт она была искренний, но по величине таланта Ахматовой или Цветаевой все же не ровня, разве что первой — по гражданскому звучанию), а как сопровождение этих дневников. Именно из них мы узнаем: поэтесса была необычайно искренней и болезненно рефлексивной.
Вот так она пишет в 1939 после тюрьмы: «Как же я буду писать роман о нашем поколении, о становлении его сознания к моменту его зрелости, роман о субъекте эпохи, о субъекте его сознания, когда это сознание после тюрьмы потерпело такие погромы, вышло из дотюремного равновесия?»
А вот уже экзистенциальное: «А мне не страшно, никаких мыслей; как было страшно, скажем, три года назад… Нет, не должен человек бояться никакой своей мысли. Только тут абсолютная свобода. Eсли же и там ее нет — значит, ничего нет».
О войне и блокаде: «Жалкие хлопоты власти и партии, за которые мучительно стыдно. Как же довели до того, что Ленинград осажден, Киев осажден, Одесса осаждена. Ведь немцы все идут и идут. Артиллерия садит непрерывно. Не знаю, чего во мне больше — ненависти к немцам или раздражения, бешеного, щемящего, смешанного с дикой жалостью, — к нашему правительству. Это называлось: «Мы готовы к войне». О сволочи, авантюристы, безжалостные сволочи!»
Неожиданный поворот о личности «Вождя всех народов»: «Вчера читала материалы газетные о Сталине. Очень гнусная статья П. Тычины в «Литературной газете». А мой стишок там отказались печатать. Очевидно, «не масштабно, не соответствует величию Сталина». Вот как раз и соответствует величию, еще большему, может быть, чем реальное величие, — величию людского представления о нем».
И совсем уже отчаянное: «Я круглый лишенец. У меня отнято все, отнято самое драгоценное: доверие к Советской власти, больше, даже к идее ее. Как и жить и плакать без тебя?!»
И требовательность к себе: «Надо больше слушать людей. Я слушала, а потом о себе барабанить стала. Мелко! Я о себе слышала последнее время столько восторженных отзывов — и об «уме», и о «красоте», и о «душе», и так мне это нравится (ужас-то!), что уж иногда чувствую, что должна поддерживать свое звание и, говоря с людьми, обращающимися ко мне, больше думать о себе, чем о них. Это бесконечно мизерно и отвратительно!..»
В недавнем интервью на канале «Домашний» писательница Людмила Улицкая спросила поэтессу Веру Полозкову: «Eсли б вас посадили в тюрьму, вы бы там писали? Вот и я бы писала, потому что не могу не писать». В этом «не могу не писать» и есть суть творческой личности. Не можешь не писать, как не можешь не дышать. А писать женщина-творец может только искренне и пронзительно. Иначе — фальшь и ложь, которые читатель чувствует за версту. Потому так актуально сегодня в мире очередной, теперь уже купи-продажной, фальши звучат дневники Ольги Берггольц.
***
фото: