Олесик, Олесик.
«Олесик, Олесик», — звала она, когда понимала, что я вернулся домой после эфира. Возвращался я обычно в третьем часу ночи. Эфиры на «Радио La Femme» начинались в 11 и длились три часа. Бабушка всегда сидела около радиоприемника, слушала, не ложилась.
Я подходил к ней, садился на диван рядом. Она брала мою руку в свою и потихоньку начинала наглаживать: «Олесик, Олесик… Такое тепло от тебя идет. Какой был прекрасный эфир, какие стихи, а эту песню кто исполнял, я не расслышала».
Потом я укладывал ее. Почти как ребенка. И она — спокойная — засыпала. Умирала она тоже на моих руках. Семь с половиной лет назад. В сентябрьское утро.
Бабушка была удивительным человеком. Радовалась каждому прожитому дню, каждой мелочи, конфетке, возможностью поговорить, за все благодарила.
Она прожила девяносто восемь. Когда я привез ее из Заводоуспенки, где она жила во второй семье моего отца, ей было девяносто четыре. На протяжении четырех лет продолжалось наше общение, и можно даже сказать личное знакомство.
Ходить она уже не могла. А иногда и сидела с трудом. Я был для нее и сиделкой, и медсестрой, и собеседником, и последней надеждой.
Ну и Господь Бог, конечно. Молилась она по-своему, подолгу каждый день определенное количество раз. Поминала всех, кто встретился ей на этом длинном жизненном пути начиная с ишимского детства и заканчивая азербайджанскими Мардакянами. А между ними — Абхазия, Ленинград, голодающее Поволжье.
Своего сына Юрочку, моего отца, пережила она на одиннадцать лет. Маму мою — на двадцать один год. Мне кажется, могла бы жить и дальше, но меня пожалела.
Журналист Людмила Барабанова писала о ней статью. Недавно позвонила мне. Не виделись мы 15 лет. Удивилась она, что последние четыре года жизни Eкатерина Петровна провела со мной и моим братом. Интервью она у нее брала еще на Харьковской в отцовской квартире.
Бабушка была человеком культуры в самом широком смысле этого слова, поэтому жить ей до самого конца было нескучно и интересно.
Культуры приготовления и употребления пищи, земледелия, культуры чтения и общения, слушания.
В последнее время бабушка часто вспоминала одно из любимых стихотворений Бальмонта, «Лебедь»:
«Заводь спит. Молчит вода зеркальная.
Только там, где дремлют камыши,
Чья-то песня слышится, печальная,
Как последний вздох души.
Это плачет лебедь умирающий,
Он с своим прошедшим говорит,
А на небе вечер догорающий
И горит и не горит.
Все, на чем печать непоправимого,
Белый лебедь в этой песне слил,
Точно он у озера родимого
О прощении молил.
И когда блеснули звезды дальние,
И когда туман вставал в глуши,
Лебедь пел все тише, все печальнее,
И шептались камыши.
Не живой он пел, а умирающий,
Оттого он пел в предсмертный час,
Что пред смертью, вечной, примиряющей,
Видел правду в первый раз.»
Похоронена она рядом с отцом в ста километрах от Тюмени, где присмотрел он когда-то в пору своей болезни себе место на деревенском кладбище. Поэт, полковник в отставке и философ.
Бабушку вспоминаю часто. Иногда ее присутствия в соседней комнате не хватает… «Олесик, Олесик.», — не скажет уже никто.
Олег Федоров
ФОТО ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА
***
фото: Екатерина Петровна Ковалева.