От роковом любви к огородной
Шесть соток
Дача — не только особый мир, но и отдельный пласт культуры со своим языком, отношениями и интересами. Так считает Наталья Рогачева, доктор филологических наук, доцент, заведующая кафедрой русской и зарубежной литературы Тюменского государственного университета.
— В русской культуре даже сложилось такое понятие, как «дачный текст», — рассказывает Наталья Александровна. — Самый ранний текст на эту тему, который я помню, — это Пушкин, его черновой отрывок «Гости съезжались на дачу». Eсть статья по этой работе, где говорится, что это вообще черновик русской литературы, именно там, у Пушкина, происходит первая привязка дачи к любовной интриге, но там она дана намеком, а не прямым текстом.
— То есть такие тексты еще и изучаются с литературоведческой стороны?
— Да, в институте мировой литературы в Москве занимаются изучением дачного текста наряду с текстом усадебным. Ведь у него есть целый ряд ключевых мотивов. Изначально это место для любовных историй, причем это любовные истории совершенно определенного толка, заканчивающиеся вместе с дачным сезоном.
— Получается, это что-то наподобие курортного романа?
— Да, получается такой дачный роман — это постоянный сюжет русской литературы, любовный роман, причем короткий, необязательный, завершающийся обычно разбитым сердцем.
— Происходит ли в русской литературе какая-то эволюция этого образа?
— Разумеется. У Пушкина дача — это роковое место с соответствующими встречами и событиями. А вот, например, у Блока — это уже пошлые истории, праздная обыденность. Вообще дача — одно из любимых мест в культуре модерна, например, «Незнакомка» Блока — тоже дачный текст. Это место съемное, поэтому праздное. Но в современной литературе, например, в «Школе для дураков» у Саши Соколова, речь уже о детских, подростковых каникулах. Или вот у Петрушевской в «Три девушки в голубом». Любовный сюжет перетекает в область подростковых увлечений, взросления, в первую любовь.
— То есть получается, что с течением литературы дачный герой молодеет?
— Нельзя сказать точно, это характерно для 1950-х годов, где дача — это пространство подростковых увлечений, есть и взрослые, но преобладают молодые персонажи. Eсли учитывать советскую линию, то там рождается новый тип — коллективная дача, это когда, например, туда отправляют группу детей. Вспомнить «Тимур и его команда» Гайдара, когда дети помогают старикам, трудятся, делают это весело и играючи, ибо было тогда тимуровское движение.
— А может ли что-то еще происходить на даче, помимо труда и любовных страстей?
— Конечно, любовный роман — это лишь один сюжет. Второй сюжет, который также проходит через всю литературу, — дача как конец культуры, крах культуры. Это больше Чехов, разумеется, его «Вишневый сад». Когда приходит новое время, новое отношение, когда дача приходит на место усадьбы, тут же можно вспомнить «Дачников» Горького. Это время выскочек, которых интересует быстрая нажива, происходит наступление нового века. Дача как символ нового XX века вместо культуры усадьбы. Тогда это уже трагический образ. Ибо усадьба заведомо проигрывает. Она и оценивается всегда иронично, негативно. Также есть писательская дача — как особая тема, есть знаменитые поселки с определенными традициями, например, Переделкино. Тут сразу Пастернак, Чуковский. Это места, закрепленные за именами, освещенные ими. Переделкино — это место творчества. Eсли говорить о Ленинграде, то это поселок Комарово и Анна Ахматова, ее дача называется «Будка» и действительно на нее похожа.
— Тот домик, который на фотографиях красуется за спиной пожилой Ахматовой? Куда приезжали так называемые сироты Ахматовой?
— Да, в таких местах появляется истинная творческая свобода. Не город, где Союз писателей, а вот именно такая свобода. Даже у Пастернака был такой мотив — убежать из дома на дачу, от родных, от быта, от всего на свете.
— Вы говорили, что дача сама может складываться в текст. Каким образом?
— Тут можно говорить о том, как она сама себя постулирует. Но тут я знаю меньше, этим занимаются социологи. Eсли в советское время до войны дача еще понималась как место праздника, то в позднесоветское время она превращается в огород. Где-то после 50-60-х мы приходим к огороду и к классической позе дачника. При этом появляется масса новых сюжетов: это и огородные состязания, у кого лучше, красивее выросло, это и героический сюжет, где своими руками с кровью и потом все выращено, возникает целая субкультура.
— Этот сюжет состязания может быть связан с тем, что в послевоенное время из-за сложности постановки конфликта в произведении большинство пьес было посвящено соревнованиям сельхозов, битвам за звание Героя труда и прочему такому?
— Да, конечно. Этот момент состязательности неискореним до сих пор. Это особенно ощущается в автобусах, когда люди буквально спорят о том, чьи плоды лучше. Момент героизма тоже до сих пор актуален, ибо работать в огород в основном ездит пожилой человек, детям это не так интересно или некогда. И тогда дача позволяет человеку почувствовать себя героем, мол, я одна там тружусь, все выращиваю, а им это все не нужно. Это тоже трагический сюжет. Близок к нему наставнический сюжет, его провоцируют журналы и телепрограммы о даче, где изображают идеальное, красивое место, к которому стоит всем стремиться, и все читают эти журналы, смотрят программы и потом языком этого источника друг друга наставляют. Это такой особый способ высказывания. У дачников своя терминология.
— Не думаете ли вы, что дача через несколько десятков лет уйдет из литературы и из культуры?
— Нет, это ведь не только огород, это сейчас праздник. На даче в выходные собираются три поколения, бабушка, ее дети и внуки, чтобы провести время вместе, традиционно пожарить шашлык. Мне, например, если удается выманить туда семейство, то это праздник, на улице топится печка, горит живой огонь, который никто из детей никогда не видел…
ФОТО ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА И АРХИВА РEДАКЦИИ
***
фото: Какой только не представала дача в литературе, в том числе современным огородом;Наталья Рогачева.