А глезеле лехаим!
Eсть такая старинная клейзмерская песня вроде тоста, трогательный смысл которого совпадает с названием: стаканчик — за жизнь! Eсть в ней и другие, много говорящие сердцу человека слова: за папу, за маму…
Сейчас, когда от многотрудного двадцатого года осталось совсем чуть, мне (и я думаю, что не только мне) хотелось бы вспомнить и, как говорится, помянуть тех, кто ушел от нас в этом в этом, не по- доброму провожаемом году.
Назвать несколько имен, которые мне дороги, а сами люди как будто, как и прежде, живы.
Крапивин, Владислав Петрович, конечно. Но все-таки, как и 60 лет назад, как все прошедшие годы, — Слава. Когда-то студент нашего факультета журналистики, потом просто журналист, а потом и знаменитый писатель, обладатель прекрасного литературного языка. Но все эти ранги, титулы, награды не умалили, не поколебали (по Пушкину) его «любви к родному пепелищу, любви к отеческим гробам». Насчет пепелища — буквально: на месте его первого дома сейчас стоит здание, где помещается редакция нашей газеты. Другого, на углу улиц Запольной и Грибоедова, тоже нет. А любовь оставалась. И о старом тополе, кажется, последнем на улице Герцена, Слава тоже все время вспоминал, беспокоился. Стоит тополь, стоит…
Назову обязательно Геннадия Филипповича Куцева. Eго неуемность, желание во многом участвовать. А еще он, социолог, был великий строитель! Помните тот пиджачок, простенький, цвета среднего между желтым и зеленым, который он всякий раз надевал, когда надо было перерезать ленточку у входа в очередное построенное университетом, где он был ректором, здание? Да я и лично ему многим обязан. Когда обнаружилось и перестало быть тайной, что в районе бывшего Затюменского кладбища в тридцатые годы хоронили жертв массовых репрессий, Куцев предложил помощь в создании памятника. Он дал бригаду каменщиков с очередного университетского строительства . Фамилию бригадира я позабыл, а имя помню — Нурислам — Свет ислама. Каменщики сложили там, где были захоронения, стену из кирпичей, взятых из бывшего студенческого общежития, в котором в те далекие годы размещался оперсектор НКВД и был расстрельный дом. И построили из них памятник на улице Полевой, 109. А еще совсем уже личное — это Куцев посоветовал мне издать книгой редакторские колонки, которыми начинался в девяностые — двухтысячные годы каждый номер «Курьера». Книга была собрана, и Куцев написал к ней предисловие. Вот только один тезис из этого предисловия: «Неправда, что память мешает жить. Именно память побуждает, творя день сегодняшний, не забывать о дне вчерашнем».
И еще одно имя сейчас назову, хотя мог бы и должен бы назвать многих. Это мой давнишний приятель и коллега Новомир Патрикеев, Мирка, как мы его называли. Родился в Салехарде. Eго отец был начальником Салехардской сельскохозяйственной станции. Сам он выучился в Тимирязевке, а стал журналистом. Был редактором окружной газеты «Новости Югры» в Ханты-Мансийске. Я думаю, достаточно сказать, что его коллеги, чьи дети учились на журналистов, почитали за честь послать их на практику в «мирки- ну газету»… Как-то я подарил ему свою книжку, написав на титульном листе: «В память о том времени, когда вода была мокрее». Какое-то время спустя Новомир, у которого было много пишущих друзей, собрал все эти автографы и сделал отдельную книжечку. Прислал мне. Открываю книжечку и вижу… «Когда вода была мокрее…»
Вот и заканчивается этот год, собравший с нас жестокую дань за свое пришествие на землю. Может, еще не пришло время назвать всех поименно. Но я верю, что рано или поздно мы это сделаем. Такая традиция у нас: во всем, что касается памяти, мы немножко (а иногда и множко) запаздываем. Но я думаю, я верю, что когда-нибудь мы поставим монумент жертвам пандемии. За то, что они жили среди нас. Были такими, как мы. И сейчас еще живут в наших делах, которые оставили, как бы отлучились на минутку.
А мы — предполагаем жить. А глезеле лехаим! По стаканчику — за жизнь!