Двадцать первый год
Окончание.
Начало в NN 27, 34.
Задание партии о «полной очистке деревни от кулаков» вызвало активизацию банд, сохранившихся в Тюменском, Ишимском и Тобольском округах после подавления восстания 1921 года. Так оперировавшая в Нижнетавдинском районе банда, возглавляемая братьями Пуртовыми, перешла от разбоев на проселочных дорогах к налетам на отдаленные от районного центра деревни и к расправам над колхозными активистами. На своих сходках бандиты «неоднократно обсуждали планы нового восстания на Урале и в Сибири». Захваченные чекистами бандиты свидетельствовали: «Отряды должны были сначала разгромить Троицкую коммуну и Плихикинский колхоз, потом занять райцентр село Тавдинское, где в первую очередь захватить ГПУ и милицию, дабы забрать оружие, какое там имеется. После этого предполагалось выступить в направлении деревень: Бугры, Герасимовка, Городище, Таборы. Захватить станцию Тавда и двигаться на Туринск и Тюмень. Мы считали эти планы осуществимыми, так как наши выступления подняли бы все крестьянство и в первую очередь семейства, сосланные в северо-восточные районы Уральской области».
Леса и болота — «комариное царство» тавдинской глубинки — надежно скрывали бандитов. В окрестных деревнях и на хуторах — пособники, которые снабжали продовольствием и сообщали о появлении чекистов. Пуртовы были крайне подозрительны и жестоки. Попытки сотрудников ОГПУ внедриться в банду заканчивались провалом.
Однако массового организованного сопротивления политике «всеобщей коллективизации сельского хозяйства на основе ликвидации кулачества как класса» не случилось. Для подавления очаговых протестных выступлений в январе 1931 года в Тюмени на базе территориально-милицейских формирований была развернута 65-я стрелковая дивизия.
Большинство крестьян уже смирились с трагической участью. Они помнили, с какой жестокостью десятью годами ранее была подавлена «Сибирская Вандея». Многие семьи в панике выгоняли скот со двора, распродавали имущество или раздавали его односельчанам и с обреченной покорностью готовились к ссылке.
Через Тюмень гнали на Север ссыльных из других округов и районов Уральской области.
Раскулаченный по третьей категории (то есть оставленный на спецпоселение в своем Тюменском районе) грамотный крестьянин Аржиловский записал в своем дневнике: «В Тюмени в бывшем Спасском соборе, превращенном в тюрьму, оказалось душно и тесно до ужаса. Спали врастяжку только счастливцы. Многие сидели в обнимку с грязной и вонючей парашей. Встанем, бывало, на поверку, и как только тюремщик сосчитает последнего, все разом падают, чтобы занять место. Духота была такая, что несмотря на мороз, окно было открыто. А еще тюрьма того времени была ужасна тем, что открывала ночью двери и выдавала узников для расчета. Даже Москва в журнале «Советский юрист» отмечала обилие смертных приговоров, вынесенных тюменскими судами. Тяжко было смотреть в замерзшие окна на семьи высланных мужиков с тряпьем и ребятишками, которых ежедневно везли на Север длинными обозами. Колхозный строй торжествовал. Деревенский «актив» ликовал, избавившись от нежелательного элемента. Укоризненно гудели снимаемые колокола; спиливали недающиеся церковные кресты. Проводилось обезглавливание Руси Великой. Шел пир во время чумы. Колхозники, кроме даром полученного кулацкого инвентаря, за копейки раскупали добро, скопленное веками. Строился новый мир за чужой счет.»
«Эшелоны к нам движутся с такой быстротой во времени и с массовым напором, — жаловался в Уралобком ВКП(б) секретарь Тобольского окружкома Игнатенко, — что, безусловно, застало нас неподготовленными. Кроме того, мешает страшно чертовский холод, который доходит до 36-37 градусов. Приняли мы той публики три тысячи семей. Сейчас идет спешная работа по подготовке города Тобольска к превращению его в сплошной лагерь для кулачества, в столицу социалистической ссылки. Освобождаем буквально все возможные помещения, даже решили закрыть кино».
Сохранились свидетельства изгнанных из родных мест людей: «В Тюмени из вагонов нас перегрузили в конный обоз. В голых санях предстояло одолеть две с половиной сотни верст до Тобольска. Это более недели мерзлого пути. За это время среди множества людей некоторым женщинам выпало рожать, а у других тогда же умирали маленькие дети, не выдержав дорожных мук. Их просто бросали в снег и закапывали. Обоз растянулся на многие-многие версты. Разместили нас в Тобольске на горе, на территории Кремля. И кремлевский двор, и соседняя тюрьма, и здание нынешнего рыбтехникума, — все было забито серой кишащей массой. Наша семья попала в вестибюль архиерейского дома, где громоздились грубо сколоченные трехъярусные нары. До сих пор не выветривается из памяти какая-то мерзкая непереносимая вонь, от которой сердце перехватывает. Плач, рев, стоны больных и умирающих детей, материнские возгласы отчаяния. И над всем этим какой-то густой, тягучий, тоскливый туман.
Здесь, в Тобольске, мы ждали вскрытия рек, чтобы плыть в такую глушь, куда никакой Макар телят не гонял. Умирало много людей, но особенно — детей. Как на демонстрацию, толпами шли мужики с гробами на плече или под мышкой. Кладбище недалеко от Кремля. Там еще оставалась действующая церквушка. Но отпевать всех усопших священник не успевал, поэтому ставили в один ряд, случалось, по сорок гробиков. И уж после, когда доходила до них очередь, всех разом благословлял батюшка в последний путь.
Как только вскрылись реки, тут же следом за уходящими льдами пошли пароходы с баржами, набитыми людьми. На Оби пароход тыкался носом к берегу то возле какого-то селения, то в совершенно глухом диком месте и высаживал несколько семей. Нас, общим числом десятка полтора людей, высадили в деревушке Чемаши, которая расположена почти напротив стрелки (острова), разделяющей Обь на большую и малую (верхнюю и нижнюю).»
К июню 1931 года основной план «ликвидации кулачества» был завершен: на Тобольский Север выслали 39788 крестьянских семейств, что составляло более 150 тысяч человек, лишенных всяких источников существования.
Об оставшихся в родных деревнях бывших рядовых участниках восстания 1921 года вспомнили во времена «большого» сталинского террора 1937-1938 годов и, не принимая во внимание прошлую амнистию, расстреляли. Не уцелели тогда и главные усмирители «Сибирской Вандеи» 1921 года: Мрачковский, Агеев, Баткунов, Дукельский, Ванд (начальник губотдела ГПУ), Маркус (секретарь Тюменского окружкома ВКП(б) в 1931 г.), Мовшензон (начальник Тюменского оперсектора ОГПУ в 1931 г.) и другие, обвиненные в вымышленном «военно-фашистском заговоре». Всех их — усмиренных и усмирителей — окончательно реабилитировали через 90 лет после 1921 года. Но их расстрельные дела все еще недоступны.
***
фото: Братская могила жертв Ишимского восстания, в ней похоронено более 300 коммунистов и комсомольцев, погибших при подавлении кулацко-эсеровского мятежа в 1921 году. Памятник выполнен скульптором Геннадием Вострецовым.