Мы тянем за удочку и вырабатываем антитела
По режиссерской ли задумке или так сложилось, но в этом году международный театральный фестиваль «Живые лица» полностью дистанционен — и выбирает максимально приближенные к зрителю спектакли. Зачастую между актерами и зрителями происходит разговор, выворачивающий душу наизнанку.
И оказывается, что разговаривать так намного естественнее, когда один смотришь спектакль на экране, чем в толпе зрительного зала. Интимность здесь становится важным фактором.
Eще один плюс дистанционки -широкая география спектаклей. В этот раз фестиваль буквально представляет всю Россию — от ее самой восточной до самой западной части, заодно прихватывая ближнее и чуть более дальнее зарубежье. Как всегда, в меню театральные эксперименты, находки, драма, комедия, хореография и даже то, что вполне сойдет за ужастик.
Я же полагаюсь только на личные впечатления и из всего многообразия спектаклей, достойных, чтобы их увидели, выбираю два наиболее важных, на мой взгляд, письма.
Письмо первое. Отцам
Никитинский театр из Воронежа показывает нам «Письмо отцу» — коллаж из рассказов Кафки. Поставил его Николай Русский и, спойлер, сделал это фантастически.
После премьеры в Воронеже к нему обратился журналист с вопросом (или даже претензией), что спектакль будто бы многим зрителям непонятен. На что Русский резковато ответил, что непонятен он тем, у кого не хватает культурного багажа. «К сожалению», -припечатал режиссер.
Я начала с этой предыстории, потому что она меня удивила, ведь сам спектакль совершенно не кажется сложным. А с другой стороны, история подчеркнула, насколько острым для режиссера оказалось, чтобы спектакль был нами понят. И, я полагаю, вовсе не из личных амбиций.
Спектакль наполнен яркими, почти обжигающими образами, отпечатывающимися в сознании надолго. Вот мальчик, пойманный как рыба и подвешенный на крючок отцом, натягивающим леску. Вот он же с вечно закрытым, забитым чем-то ртом, пытается поговорить с ним. Вот отец кладет на его лицо кусок мяса, аккуратно закрывая глаза, будто покойнику. А затем также аккуратно и равнодушно отрезает от этого мяса кусочки… Но все это лишь обостряет то, что говорится со сцены. Это ключ к языку Кафки. Концентрировать внимание стоит не столько на образе, сколько на чувстве, которое он порождает и в которое так точно бьет.
Главные герои здесь сам Кафка и Отец. В одной ипостаси он настоящий отец писателя, авторитарный родитель, которому Франц пишет письмо, не решаясь заговорить с ним. В реальности, к слову, Кафка мечтает, чтобы отец однажды прочел это послание, но мать так и не передает его.
Именно это непрочитанное письмо соединяет разные истории автора, представленные на сцене. Именно оно становится ключом к интерпретации того, о чем пишет Кафка в рассказах. Фантастические образы наполняются настоящими, вполне понятными воспоминаниями и чувствами писателя. Так, например, жуткий холод и страх мальчика Франца, оставленного отцом в наказание на балконе зимней ночью, прорывается на страницы рассказа «Верхом на ведре».
Таким образом, перед нами спектакль — анализ произведений через биографию писателя. А если точнее, режиссер пытается открыть перед нами Кафку так, чтобы мы его поняли, чтобы мы услышали его крик души, разносящийся в каждом произведении. Ведь этого понимания при жизни Франц Кафка не получил.
Теперь я думаю, что раздражение режиссера Николая Русского от нашего нежелания подумать и понять мне чуть более ясно.
В то же время критики называют спектакль стильным и музыкальным — и не обманывают. Это действительно прекрасная работа.
Но есть здесь и еще слой. Отец выступает и в другой роли. Все время на нем одежда священника. В этом плане он Отец не только самого Кафки, но и всех нас. Режиссер и писатель обращаются с вопросами к богу. Почему мир такой? И кто такой бог, что может он, и зачем он это делает? Ответов от бога, как и от отца Кафки, понятно, ждать не приходится. Впрочем, письмо имеет еще одного адресата.
Это мы. Спектакль заставляет задуматься, какую роль мы играем в жизни наших детей, создавая для них мир. И о том, какую роль мы здесь вообще играем. Ведь этот мир управляет нами и совершенно зависим от наших решений. Он грубо нас бьет и хрупко ломается под нашим ударом. Да, мы висим на его крючке, но мы же и натягиваем леску.
Марина Жабровец, директор фестиваля, при обсуждении этого спектакля вспоминает еще одно письмо, написанное Кафкой. Однажды писатель будто бы встретил девочку в парке, она плакала оттого, что потеряла куклу. Хотя у самого Кафки не было ни детей, ни теплых отношений с родителями, он не остается равнодушным к маленькой трагедии ребенка. Они разыскивают куклу вместе. Не находят. Тогда Кафка предлагает девочке встретиться на следующий день и поискать снова. И он придумывает для нее историю. Будто бы кукла отправилась в путешествие, но через писателя она передает девочке письма. Он регулярно встречался с девчушкой, принося ей письма якобы от куклы, которая рассказывала о разных чудесах, увиденных ею в мире. В конце Кафка принес девочке новую куклу. Та ее, конечно, не признала. Тогда Кафка вытащил из ее платьишка записку: «Путешествие изменило меня, ты меня не узнаешь, но это я». Гораздо позже, после смерти писателя, уже повзрослевшая девочка находит внутри куклы другую записку, Марина Жабровец неточно цитирует ее по памяти: «Ты, наверно, уже понимаешь, что любовь всегда можно потерять. Но знай, что она всегда к тебе вернется в каком-то другом виде, в каком-то другом времени». Марина Владимировна уверена, что и спектакль, и вообще популярность автора — это тоже в некотором роде возвращенная Кафке любовь, которую ему не удалось увидеть при жизни.
Мне же кажется, что Кафка был хорошим творцом в широком смысле этого слова. Мир для одной маленькой девочки он создал чуть лучше и добрее, чем кто-то когда-то создал для него. А это значит, что даже если тебе довелось висеть на крючке, ты все еще способен не дергать саму удочку. И это немало.
Письмо второе. Братьям
Виталий Федоров из Хабаровска представляет независимый проект — моноспектакль «Письма Ван Гога». Марина Жабровец сравнивает этот спектакль с самым экстремальным откровением. С исповедью на площади перед толпой.
Это буквально так и есть. Актер выступает на площади, в темноте, освещенной будто бы одним фонарем. А перед ним зрители, та самая толпа, жаждущая зрелищ.
И ведь Федоров через текст говорит о том, чем не будешь делиться с незнакомцами, о том, что принято скрывать или как минимум стараться как-то оправдать. Eго история неприглядна. Он бросает свою беременную жену, улетая вместе с женщиной, которую, как ему тогда казалось, он полюбил. И за это он не может себя простить. Не прощают его и все остальные.
Федоров много рассуждает: откуда в нас берется нелюбовь, почему мы порой так неосознанно жестоки. Разговор с залом идет о мире, людях, времени, понимании. Зачем мы создаем оружие, способное убить не только кого угодно, но и вообще всех, в том числе нас самих? Зачем мы пишем на машинах глупое «Можем повторить»? Почему не думаем, ЧТО мы можем повторить и сколько жизней унесет это повторение? И не оттого ли все это происходит, что мы не даем себе времени погрузиться, прочувствовать и понять? Мы постоянно отвлекаемся на смартфоны, на писк сигнализации, на оплату кредитов и счетов. В общем, на то, что на самом деле не имеет никакого смысла.
Каким-то образом все его рассуждения перекликаются с письмами Ван Гога. Великий художник писал своему брату. Но режиссер уверен, что писал он брату вообще. Брату в христианском смысле. То есть всем нам. И тогда Виталий Федоров решает написать свое письмо «к брату». Это письмо о нелюбви как самой страшной инфекции. И об антителах к ней — любви.
Заканчивается спектакль неожиданно, довольно известными воспоминаниями солдата охраны сына царя:
«Пьяные матросы вышли в царский сад и увидели перед собой царского сына, злорадно оскалившись, они заорали:
— Ну что, царь несостоявшийся? Эх, заживем теперь без вас, — и засмеялись, так им хотелось унизить этого арестованного больного двенадцатилетнего ребенка.
Но тут смех их стал резко смолкать и заглох. Они увидели перед собой не больного униженного мальчика, на них смотрели глаза юного несостоявшегося царя.
— И как же вы теперь заживете?
Они растерялись и слегка потупились перед царевичем. А тот вдруг, улыбнувшись, сказал:
— Христос воскресе, братцы!
— Воистину воскресе! — вытянувшись во весь рост, дружно грянули они».
Все это выглядит иллюстрацией слабости любви перед жестокостью нелюбви. И в то же время ее огромной силы. А на фоне играет Бах. И комок появляется в горле. Но вдруг музыка прерывается рекламой нового выгодного кредита.
.Впрочем, пересказывать чужие письма — не самая благодарная работа. Лучше прочесть их самим. Пока это еще возможно. Сегодня вечером доступ к просмотру спектаклей будет закрыт, пока же их можно увидеть в социальных сетях фестиваля.
***
фото: Сцены из спектаклей «Письмо отцу»;«Письма Ван Гога».