Моя апашка
Про прабабушек ни писать, ни рассказывать как-то не принято. Может, потому, что мало кто из правнуков с ними знаком?
А я вот со своей прабабушкой очень дружила и помню ее прекрасно. Отрывочно и пятнами до сознательного возраста, больше знаю по рассказам, и очень хорошо уже потом, лет с шести. Eе не стало, когда мне было девять -уже родилась моя сестра, и, кажется (никто не может вспомнить точно), и ее прабабушка видела. По крайней мере, вряд ли кто-то, кроме нее, мог называть мою сестренку девчончишкой. У нее было свое, особенное чувство юмора.
Звали ее апашкой — бабушкой по-казахски. Вообще она карапашкой должна была быть, раз уж на то пошло, но, наверное, нам всем это сложно было. А бабушка у меня уже была — ее дочь — поэтому и апашка.
Сейчас вспоминаю и думаю: вот ей повезло! Несмотря на все трудности, через которые ей пришлось пройти — войну, тяжелую работу, потери — у нее такая дружная и большая семья! Она вырастила семерых детей, и поэтому всю старость была окружена внуками и правнуками, а между прочим, их было много. Так, жила всегда с ними рядышком — в Казахстане вообще принято очень уважительное отношение к старшим, так что бегали к ней почти каждый день ребятишки. А летом всей гурьбой заваливались мы — и на все каникулы.
Поначалу, помню, апашка жила в чудесном месте — на Микраже. У нее была своя однокомнатная квартира со всеми удобствами, магазин под боком и полный дом таких же старушек-подружек. Мы с ней прятались в ванной от грозы (полагаю, это была ее затея), а потом она по всему району бегала меня искала, пока соседки ей с балконов давали указания: «Туда завернула!» А мой дед сидел на скамейке и смеялся: ведет она меня за ручку, обе маленькие, ноги колесом (у одной в младенчестве, у другой от старости), в каких-то смешных одинаковых платьях — спереди короче, сзади длиннее.
А с дедушкой моим они водили крепкую дружбу, была между ними какая-то солидарность. Скорее всего, по отношению к бабушке -в уважении, страхе и любви. В любом случае они вдвоем, как заговорщики, то вели разговоры, то куда-то ездили. И очень друг друга поддерживали.
На Микраже я ходила по тропинке в магазин. Сначала с апашкой, потом самостоятельно. Дорога была приятной, и в магазине меня все знали. Там, точно помню, брала сут — молоко для чая (так и засело в голове, что сут — это именно концентрированное молоко в железной банке) — и сметану. Из сметаны взбивали май — домашнее солоноватое масло ярко-янтарного цвета. Маслобойки не было, взбивали вручную — катали в трехлитровых банках. И вот бабушка с сестрой взбивают — то сидя, то лежа, то на боку, то стоя… Руки отваливаются. Пока апашка со словами «Идите отсюда!» не заберет. У нее-то сил хватало с лихвой.
В одно лето мы приехали к ней уже на участок, на который она сменила свою квартиру. Хотела на земле жить. Там у нее были сине-белый дом, баня и большой огород, засаженный картошкой. На этом огороде она учила меня колорадских жуков искать.
Сейчас, глядя на бабушку, которая в свои восемьдесят активно работает на даче, я понимаю, что апашка в девяносто, наверно, проделывала такие штуки с еще большей легкостью.
Удивительная была женщина. У нее никогда ничего не болело, и она возмущалась, что у дочерей вечно то одно, то другое. А лекарств было два: огуречный лосьон и тройной одеколон (наносились местно). И ушла она в 92 года, и не от болезней вовсе.
Первые портреты, которые я нарисовала еще в пяти-шестилетнем своем детстве (удивительно точные, какие и сейчас не получатся) были бабушкин с натуры и апашкин с фотографии. А еще мы с ней играли в асыки, вели забавные и несколько даже философские диалоги.
Однажды, например, сидели мы с ней на крылечке и щелкали семечки. Я сделала вывод:
— Ты, апашка, паук, — из-за того, что она такая маленькая и сухонькая.
— Да какой же я, Лина, паук. Паук жирный. Я — мизгирь, — ответила она мне.
Такая вот она была — очень старая и очень живая, с ясным умом и самой трезвой памятью, немного азартная и никогда не сидящая без дела.
***
фото: Апашка с внуками и правнучкой (со мной).