Художник умер. Картины продолжают говорить
В воскресенье в музейном комплексе имени Словцова закрылась выставка работ художника Михаила Гарду-бея. Друг и коллега Михаила Михайловича — Геннадий Вершинин, заслуженный деятель искусств России, выступил с лекцией «Михаил Гардубей, постфактум».
Геннадий Вершинин последнее время работал как исследователь в мастерской Гардубея. Смотрел картины, которые естественным образом строились сообразно времени и творческим исканиям мастера. И было заметно, как один период в творчестве сменялся другим. Прошло много лет с тех пор, как Михаил Гардубей, студент Ужгородского художественного училища, прибыл в Тюмень в составе строительного отряда и был направлен художником в газету «Каникула» областного штаба ССО. Случилось это еще в середине шестидесятых годов. Вскоре сибирская земля стала для него домом, мастерской, источником вдохновения, преподавательской аудиторией.
Конечно, невозможно сравнивать выставку, где полотна сами разговаривают со зрителем, с устным словом даже близкого человека, соратника и единомышленника. Но те, кому довелось слушать лекцию Вершинина, сказали мне, что Геннадий Васильевич открыл им внутренний мир художника.
Не сегодня замечено, что произведения искусства, как правило, живут своей собственной жизнью, не всегда зависящей от того, чья кисть или перо, или резец дали им жизнь.
Впрочем, может быть, именно по этой причине Вершинин начал свой рассказ о Гардубее с учеников, которые вышли из-под его крыла и сами стали мастерами. «Eдинственное, что от нас остается, — наши ученики», — цитировал Вершинин слова своего друга. Как преподаватель Гардубей был популярным, и, сказал Вершинин, надо было постараться, чтобы попасть в ученики к Михаилу Михайловичу. Хотя некоторые сверхосторожные коллеги поговаривали, мол, «приехал Гардубей и будет воспитывать гардубейчиков». Однако преподаватель не навязывал своих вкусов. Слушатели лекции убеждались в этом, просматривая слайды, которые появлялись на экране. «Шедевры!», по словам Вершинина. А он еще усиливал впечатление, добавляя, что «таких работ надо поискать». И как эхо давно забытых, наверное, дискуссий, добавляет, что «Гардубей готовил не подражателей, а экспериментаторов». И, возможно, по той же причине относит его к тем, кто и представляет тюменскую школу живописи.
Пересказывать эту лекцию очень трудно. А ведь на каждый факт, поворот сюжета, размышление на экране появляются все новые и новые картины, а иногда старые, или немногие из сохранившихся циклов. Так, например, узнаем, был некогда период — Михаил Михайлович выполнял «северный заказ» немецкой компании, работавшей в нашей области, и его картины экзотического для Eвропы тюменского севера теперь хранятся в далеких от нас музеях.
В лекции Геннадий Васильевич нередко раздвигал рамки очерченной им самим темы. И это было столь же интересно, как фон, на котором жил и работал наш художник. Слушателям становились, быть может, понятнее искания и находки Гардубея, его переходы от метода к методу, его пробы и успехи. Интересно вместе с Вершининым замечать творческие искания мастера, в которых отражался и непростой путь нашей страны в последние десятилетия века двадцатого. Как они прослеживаются в поисках формы и цвета.
А его неожиданный переход к совершенно оригинальной трактовке «рыцаря печального образа» — Дон Кихота (Вершинин не смог скрыть своего иронического отношения к испанскому идальго: «Дон Кихот -пародия на рыцаря», но он тут же объясняет частое обращение к этому герою тем, что «Гардубею хотелось привить Дон Кихота на тюменскую почву».
Используя известное поэтическое сравнение «про бронзы многопудье», я пытаюсь понять и Вершинина. Мне думается, что он хотел бы показать мастера в его исканиях, может быть, в противоречиях, его профессионализм и его желание понять время, в котором живет и которое не подчиняется никаким лекалам. А как это должна запечатлеть кисть на холсте?
Вслед за Вершининым я готов согласиться, что когда-нибудь может наступить время, что наши дни станут изучать и экстраполировать не по документам и газетным публикациям, не по калейдоскопу блогов и сайтов, если они сохранятся во времени и пространстве, а по полотнам живописцев, живущих в настоящем и создающих образы, адресованные будущему…
Я хорошо понимаю Геннадия Васильевича, поставившего перед собой невозможную, почти сизифову задачу — уложить свой рассказ в предоставленные ему для выступления полтора часа. Этот безграничный космос мыслей и образов, запечатленный художником. Например, вечную и бесконечную тему — образ женщины на полотне. И пейзажи, которые он стал писать уже в новом веке (Вершинин называет точно -с 2004 года). И после — графические работы.
А однажды с горных высот — от ангелов, от Георгия Победоносца и любимого Гардубеем архангела Михаила — он обратился к старым улицам Тюмени. Эти старые дома, просто дома, где памятники, но столько в них тепла, столько жизни. Вершинин рассказывает и показывает слайды, а моя собственная память уведет в закоулки Городища, которое не может сопротивляться времени и безликим, подпирающим небо, башням (как не вспомнить тут историю вавилонского строительства).
— «Старая Тюмень» — это его лучшая работа, началась с 2004 года, — это очень живая Тюмень, которую пишет не авангардист, а традиционалист. Живой настоящий город. Из которого делают обычный пластмассовый город, — говорит Вершинин. — «Духу старого города, — цитирует Вершинин художника Ольгу Трофимову, — в котором деревья и дома сроднились».
Почему художники любят писать старые дома? Потому что в них больше человеческого и меньше механического. Этот конфликт, наверное, никогда не разрешить…
Мне думается, что лекция Вершинина — 4 сентября в музее Словцова — одна из первых, если не самая первая попытка научного подхода к творчеству Михаила Гардубея. Наверное, нам еще предстоит расшифровать его послание к людям, которое он сочинял столько лет. И надо надеяться, что мы правильно поймем этого большого художника.
***
фото: Михаил Гардубей.;Картина Михаила Гардубея, 2003. «Старая Тюмень. Улица Орловская. Вечер». Картон, масло