Рядовые великого похода
Окончание. Начало в №№ 106, 108
«Кап-раз»
Я совершенно не помню, как «кап-два» Рупинский появился в редакции «Тюменского комсомольца». Но очень скоро он стал совсем своим в абсолютно сухопутной газете, от которой до моря — хоть на север ступай, хоть на запад — многие тысячи километров. И называли молодые корреспонденты капитана второго ранга с чисто флотским щегольством. А вскоре он стал шефом военно-патриотического клуба «Eсть стать в строй». И сам не довольствовался представительскими функциями, а печатал бывший фронтовик свои очерки о ветеранах Отечественной войны. Благо, что для этого тогда еще не требовалось ворошить запертые на семь замков военные архивы.
Кроме того, «наш «кэп» и сам вел работу с новобранцами, за что ему совершенно, по нашему мнению, справедливо вскоре было присвоено очередное воинское звание — капитан первого ранга, третью звезду на погоны и еще одну нашивку на рукав кителя.
О собственной военной службе бывший сержант 30-го разведывательного авиационного полка ВВС Черноморского флота распространялся больше шуточками.
И потребовалось, чтобы прошло еще больше половины века, когда мы, точнее, уже один я, смог заглянуть в ставший доступным военный архив, чтобы прочесть приказ от апреля 1944 года «о награждении медалью «За боевые заслуги» сержанта Рупинского Юрия Мстиславовича, механика по вооружению третьей авиаэскадрильи, за отличную подготовку матчасти и обеспечение 502 боевых вылетов и выполнение боевых заданий в установленные сроки с 3.08.43 по 20.04.44 на передовых аэродромах Геленджик — Скадовск в суровых условиях обстрела вражеской артиллерией и бомбежки…»
И много позже мы так же узнали, что наш старший друг после войны окончил военно-политическую академию, стал военным журналистом, участвовал в дальних походах, служил в газетах Северного флота и Каспийской флотилии, пока не бросил якорь в Тюмени.
(И от себя лично добавлю: не могу не связать эту дружбу в годы «Тюменского комсомольца» с двумя десятками книг, написанных мною о солдатах Отечественной войны).
Они живут во мне….
Просто удивительно, как совпали по месту и времени дорогие мне рядовые великого похода, они же -герои этого очерка. Они словно цеплялись друг за друга, входя в мою жизнь, наполняя ее событиями. Да и смыслом, собственно, тоже.
Честно говоря, Витя Строгальщиков, не добравшись ни в одном вузе до официального диплома, был в моем представлении одним из самых образованных людей. Хотя, я думаю, что он просто успехом заменил чтением формальное образование, составленное из лекций и учебников.
На свой день рождения он попросил подарить ему книгу-исповедь Владимира Богомолова «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…». Пришлось побегать по магазинам, но какое же было удовольствие видеть, как он развернул переплет и уткнулся в первую же открывшуюся страницу — словно пил большими глотками чистую воду в зной…
Это был его последний день рождения. А когда Вити не стало, я должен был написать и это послесловие…
Здесь окончилось сейчас
Против любой смерти хочется протестовать. Против этой в особенности. 54 года назад мальчик Витя вошел в редакцию газеты «Тюменский комсомолец». Он быстро повзрослел и вскоре стал лучшим среди нас. Он и был лучшим, чем бы ни занимался: писал для газеты, сочинял телепередачи, писал книги. Он обладал природным талантом, врожденным чувством слова. Он был контактен, что очень важно для журналиста. Он был открыт и постоянен в дружбе.
Он много чего «был». И вот все это внезапно оборвалось, прекратилось, исчезло и сейчас только сокращенная его друзьями (исключительно для удобства) фамилия -Строгаль передается от человека к человеку, повергая в печаль.
У него было редкое для талантливого человека качество — его любили. И вот это чувство сейчас повисает в воздухе, словно протянутая тобой для рукопожатия ладонь, которая не находит встречной ладони.
Он первый, а может, единственный среди нашей журналистской команды, кто стал серьезно и открыто писать о современности, о том, что происходило с нами и вокруг нас — сейчас и здесь. Вся его жизнь давала ему материал и героев для книг. Здесь и серия под общим названием «Слой». А два армейских года — книжка «Долг». И герои нефтегазового освоения, которых он знал с детства, потому что одним из них был его отец-буровик, они вошли в книгу, ставшую последней — она называется «Зам».
Не знаю, сможем ли мы понять этот феномен литературы, расцветший на фоне нефтегазового освоения, который уже я в своих текстах назвал «великим походом». Захотим ли мы понять, что делал он, вырастая в семье буровика, в доме, куда великие труженики этого мира сего входили, и он называл одного из их «дядя харлам» и остальных примерно так же.
Большое видится на расстоянии? Может быть. А он видел этот мир в двух шагах от себя. И зрение, смею думать, его не подвело.
Но лучшей все-таки считаю его книгу об армии. О которой он еще сам сказал так.
«Про армию я написал книжку под названием «Долг». Иные сочли ее очернительской. Но я глубоко убежден, что честно про армию может и должен писать только тот, кто любит ее, любит солдатское и офицерское братство (а оно реально существует при всех издержках армейского устройства) и страдает за нее».
Толя Тур
В команду газеты «Тюменский комсомолец» Анатолий Владимирович Туринцев, вступал дважды. А когда он совершил второе восхождение на палубу «Тюменского комсомольца», самый молодой из нас — Витя Строгальщиков взял как-то гитару и запел, почти по Высоцкому: «…появился дикий зверь агромадный, то ли буйвол, то ли бык — Толя Тур». Тем более, что наш ответсек именно так подписывал свои спортивные репортажи — А. Тур.
В кресло ответсекретаря Тур сел, как в свое домашнее кресло. Приговоры его в отношении наших текстов были беспощадны. Большим эстетом был этот Толя Тур.
Редакционная публика сбегалась на очередную экзекуцию, которая нередко превращалась в спектакль. Хотя иногда это был чистой воды розыгрыш.
«Людмила Павловна, — «зверь агромадный» как бы ронял оригинал будущей рецензии на письменный стол обозревателя по вопросам культуры и искусства, — что это за слово у вас?»
«Обычное слово, Анатолий Владимирович! Авансцена!»
«Нет такого слова, Людмила Павловна! Это два слова: аванс и цена!»
Чувство слова у Туринцева было отменное. Но это шутки. А если дело доходило до серьезного, и субъект секретарского внимания настаивал на праве своего опуса на публикацию, если его амбиции были не адекватны авторской амуниции, оценка была безжалостна: «Уж коли нет таланта, ищи другого варианта».
Тур никогда не стеснялся признаться в любви к избранной профессии. И никогда не сомневался во взаимности этой любви. Более того, помнится мне, как редактор писал ему характеристику для предполагавшейся поездки, к сожалению не состоявшейся, на Олимпиаду в Финляндии. Туринцев настоял, чтобы эта самозабвенная любовь была особо отмечена в характеристике.
После 1975 года, работая уже в комитете по телевидению и радио, наши командировки нередко совпадали. И вот нормальная картинка. Где-то в Сургуте или Новом Уренгое наполовину построенный аэропорт. Рейс задерживается, в зале регистрации не то что сесть, встать негде. Вижу — Туринец (еще одно из имен А.В.) забрался в переплетение конструкций высокой лестницы, раздобыл где-то стул и, пристроив портфель на коленях, пишет текст своего репортажа.
Он был верным рыцарем профессии. И потому еще один эпизод.
Осень. Газета осталась без редактора. Ожидалось прибытие от сектора печати ЦК ВЛКСМ некоего варяга. Газета потихоньку начала «осыпаться». Туринцев собрался на телевидение. Редакторская печать месяца на четыре, перешла в мои руки. Мне и принес А. Тур свое заявление с просьбой об увольнении. Я подписал и тут же (думаю — не частый случай!) объявил увольняющемуся благодарность «за многолетний добросовестный труд». Когда мы снова стали работать под одной крышей, я порой посмеивался: не забывай, это я тебя уволил.
P.S. Работая на этим выпуском, я попросил родных дать мне по -смотреть и послушать пленки и снимки, хранящиеся в семьях. Из творческого наследия Анатолия Владимировича мне показали интереснейший фильм, созданный им о воинской части, охраняющей российское небо. Знаете, что самое сильное в этой ленте? Нет, не грозная техника. А трогательное и искреннее доверие к автору, которое я прочел на лицах пилотов и штурманов. Доверие к журналисту -это дорогого стоит.
Валера Тюрин — легкий человек
Журналист Валерий Тюрин. И отчество у него тоже было, но мало кто о называл его Валерий Анатольевич. Для многих, если не для всех, он был просто — Валера Тюрин.
Eсли не ошибаюсь, проработал в тюменской журналистике четверть века. Главным образом, в «Тюменском комсомольце», именно так и он, и мы все, выходцы из молодежки, называем сменившее ее Наше время».
Eсли сказать о Валере двумя словами, то необходимы эти — хороший парень. Он, действительно, был хорошим парнем. Очень добрым. Смешливым. Но незатейливые шутки его оставались в памяти надолго.
Наверняка те, о ком он писал в последние годы, могут сказать, что Валера умел в своих статьях и фотоплакатах быть язвительным и злым. Это верно. Но как человек он не менялся. На него можно было сердиться, но с ним нельзя было поругаться. Во всяком случае, у меня это не получалось. Начинаешь выяснять отношения, но поймаешь его удивленный и расстроенный взгляд: сам, мол, не понимаю, как такое случилось, и — уходит раздражение.
Я очень хорошо помню (теперь надо говорить — помню!), как привел его в «ТК» по-приятельски Виктор Строгальщиков. Как писал Валера свои первые заметки. Он ведь начинал как обычный литсотрудник, это потом Валера взял в руки фотокамеру, и именно здесь раскрылось его отношение к жизни.
Он был легким человеком. Мне всегда казалось, что даже журналистика не была для него самым главным в жизни. Самым главным для него была жизнь. Та самая жизнь, которая быстренько мелькала год за годом и оборвалась на сорок пятом.
Он был первым журналистом, который с первым санным поездом строителей прошел из Надыма в Новый Уренгой в декабре 1973 года. Совершенно не помню, что он написал об этой героической поездке, но помню его восторги, его рассказы о той жизни, к которой он прикоснулся за несколько дней снежного пути через лесотундру.
А потом он снова и снова возвращался туда, где Север — для многих — всегда крайний, но только для живущих там он и есть единственно возможный центр человеческого бытия. На этой странице -только один снимок из целого репортажа, который он посвятил этому центру, что Валера полюбил и понял.
Замечательная карьера!
Сергея Фатеева я знал дольше всех из этого списка героев. Надо прибавить еще и пять студенческих лет, мы учились на одном курсе. Я вовсе не собирался распределяться в Тюмень — кто ж знал, как оно случится. А судьба нас то сводила, то разводила, то стукая лбами, то сплетая наши руки. Наверное, в этом был какой-нибудь смысл?
Он — радийщик, так сказать, вольный сын эфира. Я — чистый газетчик, написано пером — не вырубишь топором. Но не нами сказано, не летайте высоко, вас могут не заметить. Мы в очередной раз выбирали отдельные пути, а судьба, как нарочно, сводила нас, не обращая внимания на лелеемую в нас самость.
В последний раз это была телекомпания «Ладья», которую меня попросили организовать. Куда ж было пускаться на «Ладье» без опытного соратника? Потом газета перетянула. Но мне удалось еще разок оказать «Ладье» и Сергею поддержку, когда власть предержащие едва не прикрыли ее. А я предложил, оказавшись в нужное время в нужном месте, более мирный вариант. «Ладья» есть и хранит память о Сергее.
А сейчас несколько фрагментов из «нарезки» синхронных монологов, где Сергей Фатеев говорит о себе (мне ее прислал Сергей Фатеев-младший).
В этой «нарезке» звуковые и видеорепортажи разных лет, и о разных событиях они рассказывают. Как жаль, что газетный лист не может передать ни тембра голоса, ни ликующих возгласов репортера. Вот Сергей сообщает о первом поезде, прибывающем в древний Тобольск. А еще через пять или семь лет о том, что железная дорога пришла и в Нижневартовск. А дальше — мощный рев газового потока в трубе, и Фатеев переводит этот рев на человеческий язык — так в полный голос заговорил Уренгой!
Как бросает, как мотает его судьба — Карелия, потом Одесса и его слова о Черном море, которое похоронило в Мировой войне сотни кораблей, и боль в голосе журналиста. И опять война, на этот раз в Приднестровье и Сергей вспоминает, как его отец, военный журналист, в частях Четвертого Украинского фронта под огнем шел вместе с автоматчиками по улицам города Бендеры, который еще предстояло отбить у фашистов…
И последние монологи из «нарезки» — к кому они обращены? К детям Сергея, которые сохранили эту запись? К неизвестным нам слушателям и зрителям? К самому себе? К молодым коллегам из будущего, которые не всегда по фотокарточке узнают лицо нашего героя среди других таких лиц?
«…Но вернемся на минуточку назад. Сорок два года я на радио. 42 года с микрофоном. Кому-то покажется: бегать с микрофоном — что это за карьера такая? Замечательная карьера! Я очень доволен, что у меня так сложилась жизнь. Я не зацикливаюсь на «заметили — не заметили». Что-то было, что-то осталось в памяти. И развитие компании, в которую вложено много, что дальше плыть по таким хрупким волнам нашего телевизионного эфира — дай бог ей светлого и доброго плавания.
Предстоит и мне такое, что придется расставаться, уходить из этой жизни, чтобы не вспомнили дурным или плохим словом, что ты просто когда-то чем-то поступился. Хотя, наверное, и такое было. Но я надеюсь, что в самом серьезном ты остался человеком со стержнем справедливости, добра, красоты, сострадания, чести и достоинства.
Может, я не во всем соответствую этим высоким словам, но мне хочется, чтобы моя душа была на этот счет спокойна».
***
фото: