Что имеем, не храним?
Разрушен древний храм на мысе над обрывом. Перемешала смерть в рудой земле пустынь Героев бронзовых и мраморных богинь, Покоя славу их в кустарнике дремливом…
Не знаю, не помню, где подхватил я эти строчки. А сейчас, перелистывая дни и недели 1964 года, который представляется особенно важным в становлении области, я вдруг вспомнил эти стихи и узнал, что это лишь вариант из многих переводов сонета Жозе Мария де Эредиа.
Иногда становится грустно. Прошло каких-то шесть десятков лет. А великие человеческие экземпляры, как выразился другой поэт, а не француз Эредиа, ушли. Ушли, совершив невозможное. Примерно так сказал мне в свое время президент Академии наук СССР Александров. Я спрашивал его: могло ли такое свершиться в какой-нибудь стране и в какое-нибудь другое время.
Мне еще повезло. Я успел почти прямо из университета попасть на строительство нефтепровода Шаим — Тюмень и до сих пор помню и лица, и действия. Водителей. Вертолетчиков. Сварщиков потолочного шва. Монтажников. Инженеров. Даже поваров. Они еще живут во мне. И эти с Шаима, и другие с Харасавэя. И первые строители городов Ноябрьска, Надыма и Нового Уренгоя. А больше всего я вспоминаю геологов, пришедших первыми и прошедших здесь первыми.
Да, о них как будто помнят. Eсть памятники и монументы в их честь. Немало улиц названы их именами — Эрвье, Ростовцев, Подшибякин… Упрямые, рисковые, знающие свое дело.
Я в меру своего скромного дара пытаюсь рассказать об этом поколении. Да, я не ошибся — именно поколении. Они, вышедшие из, может быть, самой страшной войны, не переводя дыхания, вступили в бой с неприступной крепостью, а ею оказалась сама природа. Посмотрите хотя бы старую кинохронику, услышьте надсадный рев моторов. Почувствуйте тяжесть пеших переходов, жгучие ожоги промороженного железа.
Я помню буровую возле ненецкого поселка Нямбойто (или это было озерко?), где я, новичок-журналист, вертелся у ротора, так мне хотелось увидеть, что такое газовый фонтан. А газ все не показывался, он как будто прятался от мороза в обсадной колонне под землей. И даже сваб, стальной пустотелый стакан, которым пытались разогнать скважину, только ломался на морозе. А молодой геолог Юра Яровой касался этой раскаленной — от мороза, конечно, — железяки, подносил палец к носу и то ли пел, то ли приманивал удачу: «Нефтей пахнет. Нефтей.»
И вот я стал собирать их фотографии — первопроходцев. Смотрел старые сюжеты, в которых может возникнуть интересное мне лицо. И оно возникало, порой в самых неожиданных местах, в качестве видеоряда в каком-нибудь концертном номере. А потом спросил себя самого: не может такого быть, чтобы наши герои, наши лауреаты не стали героями наших же мастеров кисти и мольберта. Я же помнил, как многие из них, из художников, уезжали в экспедиции. И стал спрашивать тех, кто мог об этом знать. И вот и Вера Почерк, и Гриша Быстрицкий из своего дома, и Валя Иванова, бывшая хранительница геологического архива (сохранился ли он целиком после ликвидации главного управления?), с которой мы познакомились лет сто назад в крохотном Тарко-Сале, — все они, не сговариваясь, рассказывали, что был когда-то геологический музей в ДК «Геолог», но потом пришли другие хозяева… Поиск продолжается, и есть крепкая надежда, что в году, названном мною юбилейным, мы сможем заглянуть в глаза великим первопроходцам.