Психолог под прикрытием
На третий день после выписки из роддома я впервые приехала в отделение реанимации новорожденных и разговаривала с врачами, которые сказали, что наш лучший исход — это хоспис. А сегодня у нас ответственное мероприятие — крещение нашего сына. Прямо в реанимации.
Приехали бабушка с дедушкой и друзья, которых мы попросили стать крестными. И вот я стою у кювеза, смотрю на малыша, опутанного проводами кардиомонитора и трубками аппарата ИВЛ, и слушаю, как заунывно, но довольно красиво и нараспев священник произносит молитвы. Возможно, это называется как-то иначе — но я даже на службах в храме никогда не бывала, откуда мне знать. Стою, плачу, прикрываю рукой подвеску в виде звезды Давида, просвечивающую через одноразовый халат — вдруг священник ее увидит и скажет, что еврейским мамам, пусть даже отчаявшимся, крестить своих умирающих детей не положено.
Почему-то меня именно это беспокоило больше всего. Что меня уличат в неверии. Пристыдят, что я даже не знаю, в какую сторону креститься, поэтому просто стою и жду, когда эта странная процедура наконец закончится. Это ведь и правда как-то стыдно — всю жизнь игнорировать религию, а потом, когда прижало, бежать искать спасения. Правда, моя мотивация была другой и никакого спасения я не искала — но со стороны это, возможно, так выглядело.
Даже не знаю, что вызывало у меня большую дереализацию -наши кошмарные прогнозы на будущее или тот факт, что я, воинствующая атеистка, вчера сказала мужу: конечно, давай окрестим. И про себя добавила: хуже-то от этого точно не будет. Впрочем, и лучше не будет, думала я.
Но ошибалась.
Дни идут. Каждый день я приезжала в реанимацию — привозила молоко, памперсы, чистую одежду и игрушки, сидела у кювеза, пела, читала вслух детские книжки. Постоянно плакала, потому что ничего хорошего врачи не говорили. Иногда они старались подбодрить и говорили что-то вроде: вы молодая, умная, красивая, у вас будут другие дети. Как будто это должно меня утешить.
Пока что в моем сознании не умещаются никакие абстрактные другие дети, есть только один ребенок, на котором, по-видимому, уже поставили крест, хотя продолжают поддерживать в нем жизнь, как того требуют медицинские протоколы.
Кроме неонатологов и неврологов, нас почти каждый день навещал отец Олег. В отличие от врачей он ничего не докладывал, а спрашивал меня, как дела. Поначалу я пересказывала ему своими словами то, что услышала от врачей: МРТ плохая, ЭЭГ плохая, все плохое. Он выслушивал меня, клал руку на мое плечо и что-то говорил — смысла сказанного я не помню, но мне становилось легче. Иногда он приносил подарки: разномастные носочки и шапочки, пледики, маленьких медвежат и зайчат с бантиками на шее — все это вяжут для детей волонтеры, в основном сердобольные пенсионерки. За два месяца в реанимации этого вязаного добра у нас накопилась полная сумка. Потом отец Олег стал приносить подарочки для меня. Радужную пластиковую пружинку, которая с приятным шелестящим звуком перетекает из одной руки в другую (мы с такими играли на переменках в начальной школе). Шнурок с подвеской в виде синего полупрозрачного камешка, на котором нарисован рыжий кот с зелеными глазами — тоже волонтеры сделали. Довольно нелепая штучка, но я сразу надела ее на шею и носила каждый день. Брелок в виде зеленого сердечка, он и сейчас на моей сумке… Каждый раз отец Олег спрашивал, как у нас дела и нужна ли нам какая-нибудь помощь, и со временем я осознала, что этот вопрос относится в первую очередь ко мне. Иногда он с моего разрешения мазал лоб малыша какой-то субстанцией из склянки, которую вытаскивал из бездонных карманов своей забавной пестрой рясы -золотисто-голубой и еще немного зеленой. В этом одеянии, с кучей подарков, рассованных по карманам, он больше напоминал деда Мороза.
Со временем я перестала бояться разоблачения. Думаю, отец Олег давно уже понял, что никакая я не православная христианка, но это совершенно не важно. А потом я нашла его на сайте благотворительного фонда, занимающегося помощью родителям, которые столкнулись с репродуктивными проблемами. Оказывается, он психолог в сфере перинатальных потерь и онкологии. Eще я узнала, что у него есть свой телеграм-канал, где он отвечает мамам на их письма и вопросы — например, что делать, если тебя не пустили в храм, потому что после родов еще не прошло сорок дней, или если не разрешили поставить свечку за упокой ребенка, потому что его не успели крестить. Я изучила этот канал вдоль и поперек, и практически в каждом посте нашла для себя что-то утешительное. Никаких вам «Бог посылает людям испытания только по силам», «Бог скорбями приближает вас к себе» и прочих популярных сентенций, зато очень много понимания, тепла и поддержки. И очень много здравых комментариев на темы, к которым, казалось бы, церковь относится однозначно — прерывание беременности по медицинским показаниям, процедура ЭКО, кремация.
Читать об этом мне было удивительно, потому что это все совершенно не укладывалось в мою картину мира, где религия и вера неразрывно связаны с грехом, стыдом и виной. Удивило меня и существование такого мероприятия, как онлайн-служба «Последование об усопших младенцах, не
принявших благодати святого Крещения», которое отец Олег регулярно проводит. Видимо, многим это нужно. К сожалению.
Три месяца в детской больнице. С тех пор прошло полгода, а мы прошли и детский хоспис, и специализированный детский дом. Теперь я — мама по средам. Но сегодня четверг, поэтому я в розовых очках и цветастом платье иду в ближайший к дому пункт выдачи интернет-заказов за танцевальными кроссовками — мы с мужем начали заниматься танцами, нас это поддерживает. На углу встречаю отца Олега — в обычной одежде и модных очках. Мы не сразу друг друга узнаем, ведь я привыкла к его смешной рясе, а он — к моим одноразовым голубым халатам. Он, оказывается, живет на соседней улице. Мы договорились на днях выпить кофе. Он, к счастью, никоим образом не осуждает ни одно из наших решений, хотя, казалось бы, должен -церковь велит нести свой крест. Он говорит, что мы хорошие люди и все у нас будет хорошо. А мы ему верим.
Агата Темкина
***
фото: