«Чемякинщина»
Окончание. Начало в № 18.
ПЕРЕРОЖДЕНИЕ
Казалось бы, пришел праздник на улицу председателя Шатровского союза коммун: к 1 января 1930 года Тюменский округ Уральской области одним из первых в стране рапортовал о 100-процентной коллективизации единоличных крестьянских хозяйств.
Однако на душе у крестьянина Чемякина было муторно от того усердия и торопливости, с какими «прирожденные социалисты» сгонялись в «светлое царство коллективного труда». Свой протест против такой политики он выразил 29 марта в «товарищеском письме» секретарю Тюменского окружкома ВКП(б) Маркусу.
«… По мере того, как мы объявили добровольность, — писал Чемякин, имея в виду статью Сталина «Головокружение от успехов», опубликованную в «Правде» 15 марта, — крестьяне начали выходить из коммун так же, как и были туда завербованы, то есть массами. Отступление получилось прямо ошеломляющее…
Чем дольше я живу, тем передо мной все яснее и яснее встает вопрос о никчемности коммун и других сложных форм коллективизации… Откуда пойдет нам хлеб и молоко — из артели, коммуны, ТОЗа (товарищества по обработке земли — Автор) или от единоличника, по-моему, все равно…
Я считаю, что наша политика сделать деревню социалистической, а нашего мужика-собственника — социалистом, не выйдет, и эту политику надо пересмотреть … Некоторые мои прежние утверждения, что крестьянин — это «строитель социализма», — неправильные.
Теперь в деревне наблюдаешь такие сцены — крестьяне бросились на свой скот и погнали его из колхозов по дворам, крестьянки обнимали коров, целовали их, наговаривали им тысячу ласковых слов вроде: «Милая буренушка, заморили тебя, матушка». Глядя на них, будто перерождаешься и думаешь: за кем мы гонимся, для чего нам нужен этот собственнический идиот? Лесозаготовки он сделает при любых условиях, налог заплатит, хлеб и мясо тоже завезет. Повторяю, что крестьянскую политику надо пересмотреть…»
Получив это сугубо личное письмо, Маркус быстро сообразил, кого и как можно представить вместо себя главным виновником «головокружения, перегибов и головотяпства».
4 апреля бюро Тюменского окружкома ВКП(б) постановило: «…За антипартийный взгляд, выраженный в письме в окружком в лице его секретаря, за ревизию ленинизма в вопросе организации колхозов и коммун, за сочувствие единоличнику тов. Чемякина немедленно снять с ответственной работы председателя районной коммуны и из рядов ВКП(б) исключить».
Окружная газета «Красное знамя» повела решительное наступление на «чемякинщину». Но произошло неожиданное: партячейка не только не осудила его, но ходатайствовала о награждении Чемякина орденом Ленина, характеризуя его как стойкого и неподкупного строителя «правильных» колхозов.
Это был не просто скандал — вызов рядовых коммунистов народившейся партийной номенклатуре. Ответ последовал незамедлительно — чрезвычайная партийная конференция, проведенная по команде Маркуса в Шатровском районе, приняла беспримерное решение: «… распустить Спасскую ячейку и исключить из партии всех чемякинцев».
Когда читаешь пожелтевшие газеты 1930 года с заголовками: «Уроки Шатрово», «Чемякинский путь к социализму», «Скат к кулацкой идеологии», «Долой двурушничество», «Ждем большевистского ответа», невольно думаешь — не все в партии одобряли и поддерживали политику генерального и других секретарей. И, как знать, если бы сопротивление номенклатурному произволу по примеру «чемякинцев» стало массовым, то вся наша история могла быть иной. Не такой дурной и жестокой.
Шельмуя «чемякинщину», редакция «Красного знамени» обещала: «… В ближайшем номере будет опубликовано письмо Чемякина с признанием его взглядов антипартийными».
Такое письмо было. Только непокаянное. «… Я прекрасно понимаю, — писал в нем опальный председатель коммуны, — что в Тюмени после «великих успехов по коллективизации» надо разрядить атмосферу, найти стрелочника, который бы ответил один за всех … Моя кандидатура выбрана самая подходящая. Во-первых, я основной колхозник, то есть непосредственный руководитель перегибов; во-вторых, у меня немало врагов в верхах округа; в-третьих, есть злополучное письмо Маркусу (но если бы его не было, меня бы все равно обсудили, просто так легче придраться).
Меня удивляет лишь одно обстоятельство: причем я, малограмотный крестьянин, виновен в перегибах по коллективизации? Известно, что окружком с моими взглядами как специалиста по организации сельского хозяйства не считался. Поймите, что я как практик не мог додуматься до того, чтобы в три месяца (с 1 октября 1929 по 1 января 1930) переделать деревню на социалистическую. Такое было доступно лишь легкому уму Маркуса и ему подобным, но только не Чемякину, которого теперь поставили вне партии.
… Подумаешь, какой подвиг совершил «профессиональный революционер» Маркус: крестьянина Чемякина заставил в земле копаться. Для меня это милое дело. Я просить о прощении не буду».
Письмо заканчивалось обращением к Маркусу: «Представляю, какую неприятность принесло тебе мое письмо. Наверное, подумывал о подвале для вчерашнего члена бюро и бывшего партизана Чемякина. Письмо это последнее. Ты мне не пиши: все равно читать не буду».
Чемякин продолжал трудиться в своей коммуне, переименованной в «Луч революции», но разного рода доносы на него регулярно подшивались в «наблюдательное дело».
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЗЕМЛЕ
Евстафия Николаевича Чемякина арестовали 13 сентября 1937 года. Начальник Упоровского райотдела НКВД младший лейтенант госбезопасности Погуляев и райпрокурор Куталов формально допросили его об «антипартийной троцкистско-зиновьевской деятельности» и отправили в тюменскую тюрьму. Оттуда перевели в Омск и… забыли до апреля 1939 года.
Как ни парадоксально это звучит, от расстрела Чемякина спасли «любовно» собранные на него доносы, выписки из партийных постановлений и газетные вырезки. После Упорово его не допрашивали, а держали в тюрьме на всякий случай — заткнуть какую-нибудь дырку в расстрельных лимитах. Но, видимо, жертв хватало и без Чемякина, поэтому о нем вспомнили только при новом хозяине Лубянки — Лаврентии Берии.
Сдавать такое «образцовое» дело в архив никто не собирался, но своей «тройки» в Омске уже не было (их упразднили в ноябре 1938-го. — Автор), и все материалы на Чемякина отправили в Москву в Особое совещание НКВД за столичным расстрельным приговором.
Но в НКВД решили «развернуть материалы на одиночку до контрреволюционной группы», для чего потребовали от Омского управления НКВД разыскать второго автора «троцкистской брошюры» о шатровских коммунах.
Найти Кистанова не удалось — последний раз приятели виделись в 1936 году, после чего преподаватель политэкономии Новосибирского кооперативного института как в воду канул.
Высылать вторично на Лубянку дело Чемякина омские чекисты не решились (как бы самим не сдобровать) и в феврале 1940-го освободили узника из-под стражи. В партии восстановили только в 1956-м, правда, зачли 37-летний партийный стаж.
Тем временем, большие и малые эксперименты над крестьянами продолжались.
Деревни и колхозы укрупняли, объединяли, превращали в совхозы… Евстафий Николаевич так, и работал в родных местах агрономом. Откровенных писем никому не слал — жизнь научила осторожности. И только незадолго до своей смерти в феврале 1966 года не сдержался. Вспоминая прошлое, написал: «… Я часто спорил сам с собой, что крестьянину надо: единоличное хозяйство, колхоз, коммуну? А ответ-то простой: пускай будет и то, и другое, и третье. Только по доброй воле и согласию».