Музыка пяти столетий
19 февраля в зале камерной и органной музыки Тюменской филармонии играл органист Эрвин Вирсинга (Нидерланды). Из концертных афиш зрители знали, что Вирсинга учился в консерватории в Гронингене, а затем продолжил обучение у Харальда Фогеля, Ги Бове, Мари-Клер Ален и других ведущих европейских педагогов.
Сейчас он — органист голландской Реформационной церкви в Родене и преподает уже сам.
В программе концерта были заявлены произведения И.С. Баха, Ф. Мендельсона, Г. Бема, Д. Букстехуде, М. Регера.
Внешне исполнитель произвел впечатление человека очень скромного. Худой и какой-то неприметный. Разве что глаза уж очень лучатся. Первое впечатление: совсем не «звезда».
Но эта его неприметность — до поры до времени. Стоит Эрвину сесть за клавиши, как он преображается.
Чуткий, торжественный орган виртуозно владеет телом и сознанием человека. Существуют даже особые правила, как слушать орган. Так как изначально это церковная музыка, то и настрой предполагался соответствующий: строгие позы, прямая спина. Спокойствие, отрешенность и полное погружение в музыку сердца, души… Кажется, что звучание наполняет воздухом внутренности, как пустой сосуд, и звенишь вместе с музыкой, преисполненный красотой и вневременностью происходящего.
И очень важно, чтобы касались органа руки исполнителя высокого класса.
Скромный талантливый музыкант в этот вечер обворожил публику. Пленил игрой, вовлекая в сотворчество, всемирное органное пространство. Он показал, насколько по-разному может звучать любимый им инструмент.
Его программа называлась «Музыка пяти столетий». А за пять столетий многое изменилось в преподнесении и трактовке органной музыки.
Сначала звучали произведения непревзойденного мэтра Иоганна Себастьяна Баха — богатые на переливы, барочные. Это был один настрой, одно восприятие. Многоликость мира, бренность, красота, растворение, отрешенность… Не понять, откуда и почему наворачиваются слезы — легкие, освобождающие…
А затем вместе с Эрвином Вирсингой гости филармонии перенеслись в другое столетие, когда на смену барокко пришел классицизм. И зазвучала музыка тоже Баха, но Баха-сына. Совсем иная — строже, сдержаннее. Музыка вычленяла меньшее количество образов, но более отчетливых, строгих и ясных, не сказать, что простых, но величественных в гармонии.
И так всякий раз — что ни номер, то новое отношение к органу, потому временной шаг равнялся почти столетию.
Звучала даже редкая в концертной программе органистов музыка русского композитора Цезаря Кюи, прелюдия ля-бемоль мажор.
И даже непослушное ухо без музыкального образования улавливало разницу. Да, действительно, русские авторы рождают узнаваемые образы. И тоска в них какая-то широкая, щемящая, неприкаянная, русская. Степи, березы, бескрайность…
Вирсинга не просто радовал отличным исполнением одной темы, он доносил многообразие органа.
Камерность зала, чуткость к красоте сделало незнакомых людей на час роднее, приобщая к тайне понимания великого искусства.
Замечательны такие концерты в малом зале филармонии тем, что публика собирается неслучайная. Оглянешься и видишь, что лица неравнодушны, счастливы, что проступают слезы радости, благодарности от божественных звуков музыки.
На Западе нет традиции играть «на бис», но Вирсинга знал, что едет в Россию. И еще не успели отгреметь прощальные аплодисменты, как он перелистал партитуру и сыграл, кажется, фантазию соль минор Александра Глазунова, чем не мог не вызвать добрую улыбку тюменцев.
Сидеть было одинаково хорошо и на последнем, и на первом ряду. Музыка разносилась, а благодарная публика не издавала ни звука. Вот только в перерыве многие подходили к органу, словно еще раз хотели удостовериться, что именно из него льются эти звуки…