… Помнить, ждать и надеяться
«Охота за тенью», выпуск 42-й
Не знаю, кто так распорядился: наркомат обороны или просто Судьба.
По неизвестной причине огромное количество призывников с территории нынешней Тюменской области попали в стрелковые и механизированные части, на которые пришелся первый и самый тяжелый удар гитлеровских полчищ.
Карточку за карточкой перелистываю громадный, только что рассекреченный том: 817 карточек военнопленного.
Рослов Василий из Сладковского района, пехотинец. 28 июня 1941 года попал в плен на самой западной границе, в районе Березы Картузской…
Мальков Иван, из села Станичное Исетского района, рядовой 271-го стрелкового полка, попал в плен 8 июля под г. Дзержинск, что в Белоруссии…
Тихонов Иван, из Голышмановского района, там же, только 11 июля…
Тараканов Константин, матрос береговой обороны, родом из Упорово — пленен 4 июля 1941 года…
Хазов Кузьма, капитан, служил в 255 саперном батальоне, попал в плен под г. Каунас, Литва — 2 июля 1941 года…
Зайцев Василий, из Шаблыкино Ишимского района, младший сержант 131-го артполка, — пленен в Бресте, июнь сорок первого…
Так карточка за карточкой. Выцветшие. Разорванные по перфорации. Заполненные то каллиграфической готикой, то полустертыми карандашными каракулями. И за каждой — история. За каждой — трагедия.
Поначалу мне думалось, что когда счет карточками пойдет за тысячу, наступит что-то вроде привыкания. И уже не будут потрясать скупые, как будто сквозь зубы высказанные, ответы на вопросы карточки-анкеты. Оказалось, что привыкнуть к этому невозможно. Что судьба солдата, даже перемноженная на сотни и тысячи имен, не перестает волновать. Видимо, поэтому я не устаю удивляться тем, кто до сих пор подходит к этой, не побоюсь этого слова, национальной трагедии сорок первого года с заскорузлой сталинской меркой. Кто подозрительно щурится, глядя в длинные столбцы «запрещенных солдат».
Сейчас, правда, критики наши слегка поутихли. Думается, что и их ошеломили эти бесконечные ряды фамилий. Как будто с газетной или книжной страницы сошли пыльные колонны советских военнопленных, какие мы видели в трофейной военной хронике.
В кровавой круговерти 1 941 года исчезли сотни тысяч человек, по некоторым данным, свыше трех миллионов.
Что могут рассказать о событиях того года старые карточки? Имя и фамилия. Год и место рождения. Где-то названа, а где-то нет воинская часть. Перечислены шталаги — стационарные лагеря, через которые перебрасывали пленных. Адреса родственников…
Но нет боев. Не слышно разрывающего уши воя «штукас», так называли немецкий пикирующий бомбардировщик Юнкерс-87. Не грохочут танковые гусеницы, нависая над бруствером окопа. Только имя, дата и место последнего боя. Иногда он же — первый.
Потом ты берешься за штабные документы фронтов и армий. Только как разглядеть на карте-пятисотке тот единственный окоп или крохотный хутор, который ты пытаешься себе представить?
И тогда, как к последней надежде, ты обращаешься к слову человека, который ТАМ был.
Там, на Западном фронте, расколотом танковыми ударами вермахта на несколько частей, по счастливой (или, может быть, несчастливой) случайности, оказался поэт и журналист, сотрудник газеты «Красноармейская правда» Константин Симонов.
Наверное, многие читали его книгу «Живые и мертвые». Знают и помнят его фронтовые стихи и особенно щемящее и почти прощальное «Жди меня». Между тем сам Константин Симонов считал лучшей своей книгой «Разные дни войны». Военные дневники, напечатанные и прокомментированные автором много лет спустя.
Наши карточки из сорок первого года, относящиеся к Западному и Северо-Западному фронтам, тоже как будто сошли со страниц симоновских дневников. Симонов комментирует события, масштабные и сиюминутные. А я ловлю себя на том, что ищу на страницах «Разных дней войны» упоминания о полках и дивизиях, номера которых я переписываю. Названия населенных пунктов в Литве и Белоруссии.
Впрочем, так делал не только я. Сколько раз родные солдат, пропавших без вести, увидев в хронике знакомое (или только похожее) лицо, писали на телевидение: отыщите, расскажите, может быть, это мой муж, сын или брат? Возможно, думаю об этом, предполагая это, известный своей педантичностью Константин Михайлович так старательно заносил в свой корреспондентский блокнот фамилии бойцов и командиров, номера полков и дивизий, названия населенных пунктов. И сколько он получал благодарственных писем за то, что сохранил — не для истории, для людей! — казалось, сгоревшее в огне войны имя.
Вот корреспондент Симонов едет в один из полков, неподалеку от нынешнего Славгорода, который до 1943 года носил другое имя — Пропойск. Полком командует «шумный и веселый человек — полковник Кипиани». Поговорили, порадовались уверенному в себе командиру, у которого «в полку порядок», сделали несколько снимков и поехали дальше. «Кто знает, где он теперь, этот гостеприимный карталинец полковник Кипиани», -пишет корреспондент в блокноте.
Тем временем, события на Западном фронте развивались не лучшим образом. Войска в районе Могилева оказались в мешке. Много лет спустя Симонов добавляет страницы к истории случайно встреченного человека, который командовал 467 стрелковым полком 102-й стрелковой дивизии. 11 июля, когда журналисты завернули в 467-й полк, было короткое затишье. А вот что написано в «журнале боевых действий 102-й дивизии» за 21 июля 1941 года: «. 467 полк перешел в наступление и взял пленных». За 22 июля — «полк продолжает вести бой в окружении и просит помочь танками». 23 июля — «. полк уничтожил до полутора батальонов пехоты противника, частично вышел из окружения и приводит себя в порядок».
И Симонов обращает внимание: «в командование полком вступил капитан Матвеец», очевидно, полковник Кипиани уже убит или ранен.
Что было дальше? Было то, на что в глубине души, я думаю, надеется каждый документалист. После того, как «Разные дни войны» опубликовал журнал «Дружба народов», автор получил письмо из Грузии.
«… Я не умею выразить словами то, что я чувствую. Через 34 года после гибели мужа узнать о последних днях его жизни на фронте», — пишет Любовь Кипиани, вдова полковника Кипиани.
И дальше — невыразимо горькие слова: «. Вспомнить о нем некому. Полк его разбит. И я никого из полка не могла найти. Даже место его гибели указано неточно», -скорбит Любовь Федоровна Кипиани. Симонов еще успел слетать в Грузию и повидаться с нею. Потом он уехал в длинную командировку, а когда вернулся, увидел на письменном столе телеграмму о смерти Любови Кипиани, и рядом — как жестоко поступает случай! -письмо из Красноярска, в котором рассказывается о последнем бое полковника. Взрывом ему оторвало обе ноги, но пока полковник был в памяти, он продолжал руководить боем. «. будучи без ног, он не требовал эвакуации в тыл, а требовал исполнения своих боевых приказов и не трогать его никуда», писал Федор Животов, один из офицеров 102-й дивизии, который в ходе этого боя находился в полку Кипиани.
… Добрый пример для каждого журналиста — бережно хранить имена тех, с кем сводит судьба и профессия.
Между тем, в работе над нашей книгой мы едва ли не на каждом шагу сталкиваемся с забытыми, утраченными именами. Утраченными теми, кто был до нас. Так и не найденными за послевоенные десятилетия.
Вот карточка из самой середины архивного тома «603-ж» -N 381.
«Медведев Павел Филиппович. 1907г., г. Ялуторовск. Столяр. Рядовой 317-й автороты. Попал в плен 17 августа 1942г в районе г. Феодосия, Крым. Шталаг VI-K; шталаг VI-A (10.09.44). Лагерный номер 176742. Последняя отметка в карточке — 18.10.44. Жена — Медведева Пелагея, жила в г. Ялуторовск, ул. Оболенского, 24.»
Это все.
Медведев Павел, рядовой 317-й автороты, бывший ялуторовский столяр, — ни в каких списках не значится. Ни в «Солдатах Победы», значит, с войны не вернулся. Ни в книге «Память». Ни в базе данных министерства обороны — «записи не найдены», отозвался мой компьютер. Нет имени Павла Медведева на плитах ялуторовского мемориала. Но до сих пор стоит на улице Оболенского, N 24, старый дом, откуда ушел на фронт Павел Медведев и где ждала его жена Пелагея.
Редактор «Ялуторовской жизни» Любовь Калинина обещала побывать там. Что ж, будем ждать и надеяться.