«Из-под стражи освободить…»
В первые месяцы войны Сталину докладывали о масштабах потерь. Генеральный штаб и Главное управление кадров готовили соответствующие сводки. В них отражалось число погибших, раненых, больных, пропавших без вести. Было подсчитано, сколько потеряно лошадей, танков, самолетов, орудий и минометов. Но вот, сколько бойцов и командиров попало в плен, в этих документах не говорилось. Без всяких пояснений военнопленные оставались в списках без вести пропавших.
РАПОРТ 1945 ГОДА
Помимо партийно-государственной установки, запрещающей плен как недопустимый для советского военнослужащего поступок, у Сталина к этому примешивалось подозрение в измене, предательстве, пособничестве врагу. Попытки скрыть даже кратковременное пребывание в плену нередко заканчивались трагически.
«… Докладываю, что Колмаков Максим Андреевич, 1907 года рождения, уроженец с. Усть-Ница Слободо-Туринскогорайона Свердловской области, демобилизованный из армии по инвалидности в июне 1944 года, работающий в Тюмени на автобазе Союззаготтранса диспетчером, скрывает о своем нахождении в немецком плену. Оперуполномоченный УМГБ по Тюменской области лейтенант Трошев».
Резолюция на рапорте: «Есть основания полагать, что Колмаков был завербован немцами и переброшен через линию фронта. Необходимо организовать его проверку. Начальник отдела УМГБ по Тюменской области подполковник Уралов».
Запросили характеристику Колмакова по месту его жительства в Тюмени: «… Проживает вместе с женой по улице Мурманской, 13. В 1940 году призван на переподготовку в военных лагерях. Служил младшим командиром. На фронте ранен в ногу, которую ампутировали. Помогал жене, часто высылал деньги на воспитание дочери. По дому характеризуется положительно… Посещение его посторонними людьми не установлено.»
В списках разыскиваемой МГБ агентуры немецко-фашистских разведывательных органов Колмаков не значился. Его биографические данные и социальное происхождение из крестьян-бедняков подтвердились. В своем объяснении он указал: «… В составе саперного батальона, сформированного в Ишиме для 128-й стрелковой дивизии, я вступил в бой с немецкими войсками 22 июня 1941 года в местечке Альбитас около города Волковишки в Литве и отходил с боями до города Старая Русса. Тогда я заменил погибшего командира роты, но 13 сентября 1941 года при прорыве из окружения нас, оставшихся в живых восемь человек, двое из которых были ранены, немцы захватили в плен».
Как сейчас известно, в плен попадали не только рядовые бойцы и младшие командиры 128-й стрелковой дивизии.
Из протокола допроса генерал-майора Зотова Александра Семеновича от 29 июля 1945 года: «К началу Отечественной войны я командовал 128-й стрелковой дивизией 11-й армии Прибалтийского особого военного округа. После неудавшихся попыток пробиться в расположение полков своей дивизии я с группой штабных командиров направился в юго-восточном направлении, имея в виду перейти Неман и впоследствии соединиться с основными силами советских войск. Со мной оказались: комиссар дивизии — полковой комиссар Бердников, начальник артиллерии дивизии полковник Минин, начальник штаба штабной батареи мл. лейтенант Ольшанский, командир батальона связи дивизии капитан Лелюхин и еще несколько человек.
29 июля мы подошли к шоссе Минск — Радошковичи и в течение двух суток пытались пресечь его, но нам это не удавалось, так как по шоссе непрерывно двигались немецкие части. Когда мы все-таки приблизились к шоссе, то были обнаружены немецким конным разъездом. Не имея возможности укрыться и учитывая бесцельность сопротивления, я и мои спутники сдались в плен».
Всю войну генерал Зотов провел в немецких лагерях для военнопленных. 29 мая 1945 года его и еще 29 генералов Красной армии, находившихся в плену у немцев, доставили на двух самолетах из Парижа в Москву (всего в немецкий плен попали 80 советских генералов).
Младшего командира Колмакова вместе с другими пленными бойцами 128-й стрелковой дивизии держали в деревне Высокие Горки Демянского района и использовали на ремонтно-дорожных работах. «2 октября 1941 года я вместе со старшиной родом из г. Иваново, фамилию его не помню, сбежали от конвоя по направлению к станции Бологое, а потом соединились со своими войсками. Меня допросили в особом отделе НКВД об обстоятельствах плена и направили сначала в запасной полк в г. Бежецк, а потом зачислили в 381-й отдельный саперный батальон 220-й стрелковой дивизии 30-й армии Калининского фронта».
Казалось, у тюменских чекистов нет больше подозрений в отношении Колмакова. Но они только укрепились после получения из архивного отдела МГБ справки о том, что «… Колмаков был арестован 27 декабря 1942 года за проведение антисоветской агитации, но за недоказанностью преступления военным трибуналом оправдан». Необычный по тем временам случай. Чтобы убедиться в его достоверности, тюменское управление МГБ запросило оперативные и следственные материалы военного периода жизни Колмакова.
ДЕЛО 1942 ГОДА
Уполномоченный особого отдела НКВД 220-й стрелковой дивизии лейтенант Бирюков также руководствовался сталинской установкой в отношении бывших военнопленных, когда в июне 1942-го вынес постановление о проверке старшего сержанта 381-го отдельного саперного батальона Колмакова в связи с его пребыванием в плену.
30 июля 1942 года началась Ржевско-Сычевская наступательная операция советских войск. Ценой огромных потерь оборона противника была прорвана. 30-я армия вышла на подступы к Ржеву, но продвинуться дальше не смогла.
И в наступлении, и в обороне чекисты неустанно следили за Колмаковым.
Донесения лейтенанта Бирюкова подшивались в учетное дело N 65. «… 25 сентября 1942 года Колмаков и двое бойцов были посланы в разведку: выяснить, что делают немцы в лесу на правом берегу Волги напротив деревни Апоки. Ночью скрытно бойцы окопались на берегу, а Колмаков залез в разбитый танк, и стали вести наблюдение. Установив хождение одиночных немцев на опушке леса, Колмаков открыл по ним огонь из винтовки — одного убил, а другого ранил. В ответ немцы обстреляли их позиции из орудий и минометов. Колмаков и его бойцы вынуждены были дождаться темноты, после чего возвратились в батальон без потерь».
В другой характеристике Колмакова отмечалось: «… По агентурным и официальным данным, старшина Колмаков образцово ведет службу. Командование поручало ему ряд ответственных и опасных для жизни поручений, и он всегда их выполнял. Отрицательных материалов на него за последнее время не поступало».
Радоваться бы такому добросовестному отношению к служебным обязанностям в трудных условиях неудачных военных операций. Но, видно, эти неудачи крайне раздражали все вышестоящее чекистское и военное начальство, вплоть до Верховного. Не могли же они признать собственные просчеты, ошибки, неумелость и неспособность в руководстве войсками, в организации их снабжения, в профессиональном выведывании планов и замыслов противника. Вместо этого — привычные обвинения в проведении враждебной деятельности «политически неблагонадежным бойцам и командирам, бежавшим из плена и вышедшим из окружения». В таком духе выдержана резолюция начальника особого отдела 30-й армии капитана госбезопасности Мишина:
«Проверка Колмакова взята на контроль. Необходимо срочно установить политфизиономию фигуранта. При наличии хотя бы одного факта антисоветских высказываний допросить его по существу нахождения в плену, а в процессе допроса добиться разоблачения».
Вот так! Действуй, лейтенант Бирюков! Но как? О том, что находился в плену, Колмаков не скрывает. Подал заявление о приеме в ВКП(б): «Если погибну, прошу считать меня коммунистом». Командование батальона его ценит: назначило старшим поисковой разведгруппы. И стал особист Бирюков вместо «установления политфизиономии фигуранта» строчить жалобы на командира саперного батальона капитана Булыгина: зачем посылает «подучетчика Колмакова в разведку, что может привести к нежелательным последствиям». Но комбат к этим рекомендациям, как следует из других документов, не прислушивался и продолжал направлять Колмакова для разведки минных полей в оборонительной полосе противника.
Так продолжалось до декабря 1942 года, пока старшина Колмаков и его товарищи не напоролись на немецкую поисковую разведгруппу. В скоротечном бое-столкновении трое из пяти бойцов погибли. Этот трагический случай особисты использовали для «реализации учетного дела 65». Несмотря на потери противника и возвращение к своим, Колмакова арестовали. В утвержденном 7 февраля 1943 года обвинительном заключении ему припомнили плен, добавили «восхваление жизни военнопленных и гражданского населения на временно оккупированной территории» и приписали «умышленное уклонение руководства разведкой, в результате чего трое бойцов погибли в неожиданном бою с противником».
Учетное дело N 65 было переименовано в следственное дело N 241 и направлено военному прокурору 220-й стрелковой дивизии. При полной уверенности в вынесении Колмакову расстрельного приговора. Но произошло невероятное! Военный трибунал дивизии в составе председательствующего военюриста 2 ранга Шапошника, членов: старшего лейтенанта Биязова и красноармейца Сивашинского, при участии военного прокурора дивизии военюриста 2 ранга Иванова, определил 9 февраля 1943 года: «…Колмаков в сентябре 1941 года при отходе частей Красной армии был захвачен противником в плен, но, пробыв около месяца в лагере для военнопленных, совершил побег и возвратился в боевой строй, после чего, участвуя в боях против немецких захватчиков, за проявленные стойкость и мужество представлен командованием 381-го отд. саперного батальона к правительственной награде. Неудачная вылазка в ночь с 3 на 4 декабря 1942 года в расположение переднего края обороны противника с целью разведки системы минных заграждений и захвата «языка» относится к его малоопытности в деле разведки и случайного стечения обстоятельств. Обвинение Колмакова в проведении антисоветской агитации среди красноармейцев своего подразделения путем восхваления жизни военнопленных свидетельскими показаниями не подтверждается.»
Решение военного трибунала таково: «Дело прекратить. Колмакова из-под стражи немедленно освободить».
Справедливость восторжествовала? Как бы не так! 22 февраля 1943 года военный прокурор 220-й стрелковой дивизии военюрист 2-го ранга Гижко доложил своему армейскому начальству: «Сего числа я произвел проверку камеры предварительного заключения при особом отделе НКВД220-й стрелковой дивизии. В упомянутой камере содержится под стражей военнослужащий 381-го отдельного саперного батальона Колмаков Максим Андреевич, дело которого дальнейшим производством прекращено. Таким образом, Колмаков с 9 февраля и по настоящее время, т.е. в течение 13 суток, незаконно содержится под стражей, чем нарушена Конституция СССР». И дальше: «Содержащегося в заключении Колмакова из-под стражи освободить немедленно, о чем донести мне через два часа после получения этого предписания. Одновременно предупреждаю, что при повторении подобных фактов против виновных будет возбуждено уголовное преследование».
Признаюсь: таких юридических документов со ссылкой на Конституцию СССР я никогда не встречал в архивных чекистских делах.
Особый отдел НКВД дивизии прокурорского гнева не испугался и направил свое «спецсообщение» начальнику особого отдела НКВД 30-й армии. С жалобой на прокурора Гижко. 26 февраля подполковник госбезопасности Мишин распорядился: «Решение Военного трибунала 220-й стрелковой дивизии по делу Колмакова прокурором армии опротестовано. Поэтому предлагаю: Колмакова из-под стражи не освобождать».
Однако, судя по распорядительной записке особистов от 5 марта 1943 года, их вынудили подчиниться закону: «Направляем старшину Колмакова Максима Андреевича для дальнейшего прохождения службы в стрелковый полк».
Тогда началась очередная Ржевско-Вяземская наступательная операция. Как и прежние — неудачная. Немцы 3 марта оставили Ржев и остановили дальнейшее продвижение наших войск. В обороне снова занялись Колмаковым. Специально переведенный для наблюдения за ним в 653-й стрелковый полк лейтенант Бирюков получил приказ: «немедленно арестовать старшину Колмакова».
Выполнить приказ особист Бирюков не успел. Последним документом в учетном деле N 65 стала справка штаба 220-й стрелковой дивизии: «Старшина Колмаков Максим Андреевич тяжело ранен 28 апреля 1943 года. Направлен в госпиталь 30-й армии. Лейтенант Бирюков Николай Иванович в том же бою заменил погибшего командира стрелкового батальона и лично возглавил контратаку, в результате чего был захвачен важный опорный пункт противника. Был смертельно ранен. При эвакуации в госпиталь скончался. Представлен к званию Героя Советского Союза.
В списках Героев особиста Бирюкова нет. Видимо, его чекистское начальство посчитало, что лейтенант Бирюков занимался не своим делом. Не учетным делом N 65.