Письма пишут разные…
«Охота за тенью»
Совместный проект «Тюменского курьера» с городскими и районными газетами области
Год третий, выпуск 76-й
В разгар войны Константин Симонов написал очередное стихотворение, посвященное любимой женщине. И были в том стихе безутешные строки: «… письма пишут разные: слезные, болезные, иногда прекрасные, чаще — бесполезные…»
Не могу согласиться с одним из самых любимых мною писателей. Бесполезных писем, как я убедился в ходе розысков бесследно пропавших на войне солдат, не бывает. Всякое лыко, которое время сохранило, оказывается в строку. Даже несколько слов из затертого и залитого слезами письма помогут обозначить направление солдатского пути через войну. И порой даже отыскать давным-давно потерянного человека.
Вот два листка, датированных 1957-м годом. Сначала «Именной список безвозвратных потерь рядового и сержантского состава, взятых на учет Исетским РВК Тюменской области в 1956 году».
В списке — Кисельников Сергей Герасимович, уроженец села Верхнебешкиль, погибший 8 августа 1942 года в большой излучине Дона. В конце июля-начале августа в этих задонских степях пропали без вести и вовсе остались неизвестными тысячи бойцов, наших земляков. В отчетах начальники штабов вышедших из окружения дивизий писали: «… пропал без вести с 27 июля по 17 августа 1942 года». Документы, как полагалось, сожгли, пробиваясь из окружения. Ротные и взводные командиры полегли в бою. Спросить некого. Хорошо, что полевая почта N 1699 действовала исправно и доставляла в адрес разбитой дивизии, уже по новому месту дислокации, тысячи и тысячи треугольничков. По ним и составляли « окончательный» список потерь.
Впрочем, совсем не окончательный. Было в дивизии почти 12 тысяч бойцов. В списке потерь -две с половиной тысячи фамилий. Из окружения вышли — семь с половиной сотен. Вот и считайте.
Это уже после войны, в сорок шестом-седьмом-восьмом-девятом, офицеры райвоенкоматов стали составлять списки безвозвратных потерь своего района. В списках не было самой, казалось бы, важной графы — даты гибели солдата. Вместо нее — уклончивое: «когда прекратилась письменная связь». Это была единственная дата, на которую можно опереться.
Евдокии Кирилловне Кисельниковой еще повезло. Сослуживец не вернувшегося сына — Аментий Малыгин — рассказали даже справку написал. Для военкомата. Справка, датированная 1957 годом, написанная неуклюже, но по существу, сохранилась в Центральном архиве министерства обороны.
«Объясняю я вам в том, что я находился с Кисельниковым Сергеем Герасимовичем с 1941 года на службе в армии в 229 дивизии, 804-й полк 1-й батальон. С ним мы отправлялись на фронт. Он был связистом в боях на Сталинградском фронте. В 1942 году 8 августа по направлению станицы Чир и Калач был горячий бой, где Кисельников Сергей погиб. Был приказ отступать, и подобрать трупы мы были не в силах, и даже сообщить об них». Подпись.
После войны такая справка-объяснение, видимо, считалась документом наряду с официальным извещением. Во всяком случае, «именной список» с фамилией Кисельникова содержит и резолюцию сверху: «Учесть. Погиб 8.VI 11.42». Дальше подпись и дата — 3 июля 1957 года.
Но мы — о письмах, которые писали, а потом читали, а потом вспоминали в сибирских деревнях. Редко-редко сохранялся в памяти ном ер полевой почты 1699, иногда номер полка. Чаще всего офицер записывал один и тот же ответ: «письмо было, но не сохранилось». То ли время было такое, бесписьменное, безбумажное, то ли читать-перечитывать, хранить-перебирать было непривычно. Но факт остается фактом. Несколько писем, которые сберегли военкоматчики Исетского, Нижнетавдинского и Ишимского районов, мы напечатали в пятом томе «Запрещенных солдат». Перечитайте их — нелакированные, непарадные, не приготовленные для печати. Война, как она есть.
В аромашевском «именном списке» 229-й СД — 90 призывников 1923 года рождения. Удалось разыскать упоминания только о 41-м — в полковых списках 804-го стрелкового полка, составленных по письмам, адресованным на фронт. И сведения, собранные в списках безвозвратных потерь уже других частей и соединений, куда прибился или был направлен вышедший из окружения солдат, либо освобожденный из плена после разгрома группировки Паулюса. Естественно, это о тех, кто позднее убит или пропал без вести.
Как Лезин Иван, умерший в госпитале и похороненный в городе Камышин.
Как Илья Козлюк из деревни Смородиновка, телефонист 1054-го артполка 416-й Краснознаменной Таганрогской стрелковой дивизии, убитый в Запорожской области в октябре 1943 года.
Как погибший в боях на Сандомирском плацдарме артиллерист Александр Костылев из села Овсово.
Как Николай Мыльников, убитый под Столбцами Барановичской области, боец 138-го кавполка 30-й Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова кавалерийской дивизии.
Как Головенский Василий, рядовой 339-й стрелковой дивизии, освобожденный из плена и снова ставший в строй, убитый в начале апреля 1945 на Одере.
Их было не так много, вышедших из боя и ушедших в бой. Ордена на знаменах их дивизий и полков говорят сами за себя. Но гораздо больше тех, от кого не осталось ни извещений о том, что пали смертью храбрых, ни писем с адресом полевой почты, часто — единственная ниточка, которая могла бы помочь поиску. Только скупая ремарка сотрудника военкомата, пытающего родителей о том, когда было последнее письмо от их сына.
Ничуть не хочу бросить тень на давно ушедших из жизни стариков. Но так получилось, что единственная дата, записанная с их слов, — весьма недостоверна. Таково свойство человеческой памяти, искажающей время.
Вот что пишет один из райвоенкомов той поры в ответ на запрос о судьбе рядового 647-го артполка этой же 229-й дивизии Анатолия Кабакова: « Писем и справок, подтверждающих службу в Советской армии, не имеется. Поэтому сделать вывод о судьбе военнослужащего не представляется возможным.» И отправляет документы в московское управление, занимающееся учетом «погибшего и пропавшего без вести рядового и сержантского состава».
Вот пример Константина Бердова из того же Аромашевского района. Военкомат предполагает, что он пропал без вести в ноябре 1942 года. На документе вышестоящая резолюция: «Зарегистрировать и исправить дату на август 1943 года и сообщить в РВК.»
Я не берусь комментировать эту резолюцию. Но правило (или распоряжение) — «набрасывать» сверх предлагаемой военкоматом даты от двух до пяти месяцев -исполняется неуклонно.
Иногда все — и зыбкие воспоминания, и осторожность резолюции — сплетается в нелепость. Мы не знаем, отчего Александр Воронов не писал писем с момента призыва, с декабря 1941 года. Может, в грамоте был не силен, кто знает. Офицер военкомата послушно фиксирует: «связь прекратилась.» Проверяющие уточняют: «. в феврале 1942 года». Книга «Память» завершает: «… убит в феврале 1942 года». А в феврале 1942 года Александр Воронов, рядовой 229-й дивизии, в Синицинском бору под Ишимом еще обучается рукопашному бою и огневой подготовке. И до войны, как и до смерти, ему еще почти полгода.
Есть воспоминания, по которым можно достаточно точно определить движение дивизии к фронту. Матери Андрея Семочкина и Николая Плесовских одинаково вспоминают, что «письменная связь прекратилась с апреля 1942 года». Как раз в это время дивизия закончила обучение и начала готовиться к отъезду на запад. А мать Якова Чумиловича горестно вздыхает, что писем не было «с 5 июля 1942 года». И это совершенно понятно: дивизия уже получила оружие и сначала двинулась под Москву, откуда ее немедленно, в связи с крушением Юго-Западного фронта, перебросили под Сталинград. В июле полки совершили 150-километровый марш по раскаленной степи от Волги к Дону и шли дальше, навстречу врагу. А там было совсем не до писем.
Письма пишут разные, утверждал поэт. Как часто случается, именно это письмо оказывается последним напоминанием о родном человеке. Берегите письма, пожалуйста.
В очерке использованы документы ЦАМО и Аромашевского РВК 1946-1948 гг.