Потерялся на войне…
Никак не избежать упреков в нелогичности и непоследовательности. С одной стороны, я то и дело в своих обзорах упрекаю вполне официальные фонды и источники в ошибках и неподтвержденных документально выводах и заключениях о судьбе пропавших на войне солдат. С другой, сам же оперирую содержащимися в этих документах данными.
Что делать, если других источников нет. Если родные, так уж заведено в малописьменном обществе, не приученном к сохранению семейных архивов, а более склонном к устной форме информации, где более верят не документам, а передаваемым из уст в уста рассказам, что вот де «вскоре после войны забредал в деревню мужичок и рассказывал, что вместе с нашим шел в атаку или был в плену, или лежал в госпитале»… Ронял в сердца надежду, которой всегда жив наш человек, и исчезал, не оставив ни имени, ни адреса…
Оттого и запинаемся мы в своих запоздалых и печальных исследованиях на очевидные и непреодолимые противоречия. Оттого и пестрят противоречиями и описками тома книги «Память», драгоценного памятника не только погибшим на Великой Отечественной землякам, но и всей группе Нифорта Вокуева, которая первой в нашем крае попыталась поднять и предать гласности этот исторический пласт.
Мы, идущие по ее следам, выполняем свою часть работы. Не уверены в безошибочности выводов, не уверены, что пройдут, может быть, годы и либо закрытые до сих пор архивы, либо сама земля потерянных солдатских могил отдадут свои тайны…
Так, как это случилось с историей рядового Семена Кузнецова из деревни Каньга Ялуторовского района. Получив от отряда «Уран» из-под Суровикино фотографию записки из смертного медальона, мы тщетно искали следы Семена Кузнецова в Ялуторовском военкомате. Нет, уверяли нас, не призывался он из Ялуторовска, коли ни в одном из журналов не значится. А нашелся Семен именно в ялуторовском списке среди 109 других парней, отправленных райвоенкомом Исуповым на формирование 229-й стрелковой дивизии.
Скажете, исключительный случай? Увы, нет.
Вот пример. 12 декабря 1941 года с командой из девяти человек, отправленной в Ишим «для подготовки стрелков», ушел на войну Николай Бородин, 18-летний парень из деревни Ингалинка.
Судя по книге «Память», том 6, стр. 97, «Бородин Николай Александрович… погиб в январе 1943 года».
Через 14 лет, в ноябре-декабре 1955 года, Упоровский райвоенкомат и отдел по персональному учету потерь сержантов и солдат Советской армии министерства обороны обмениваются письмами в связи с розысками, которые предпринял отец потерявшегося на войне сына.
Из этой переписки следует, что сведений о гибели Николая Бородина и месте его захоронения нет. Сохранился только адрес полевой почты, из которого следует, что Николай Бородин воевал в составе 783 стрелкового полка.
Отдел по учету потерь просит архив министерства обороны «навести справки по документам 783 СП за 1942 год о судьбе Бородина Николая Александровича» и не задерживать с ответом. Ответ не задержался: «… документов 783 стр. полка за 1942 год в архиве МО нет. Сообщить запрошенные данные не имеем возможности».
Мнение райвоенкома подполковника Битнева: «считаю, что разыскиваемый пропал без вести».
И чьей-то рукой на анкете выведена уточняющая резолюция: «пропал без вести в январе 1943 года».
Почему в январе? Мы уже никогда об этом не узнаем. Но это еще не все. В ответном письме в отдел по учету тот же подполковник Битнев сообщает: «Данных о призыве (Николая Бородина. — Р. Г.) в райвоенкомате нет».
История с Семеном Кузнецовым повторяется в пропорции один к одному. Потому что передо мной лежит ксерокопия документа, подписанного упоровским райвоенкомом Киселевым, только четырнадцатью годами раньше, в декабре 1941 года, где под номером семь в именном списке значится: Бородин Николай Александрович, 1923, беспартийный, образование 6 классов, русский, житель д. Ингалинка…
А как же запись в книге «Память» о том, что Николай Бородин «погиб в январе 1943-го»?
Спросить сегодня уже не у кого. Но можно предположить…
После войны, в 1946-м и в последующие годы, видимо, понукаемые приказами из главного управления кадров военного министерства (ведомство не раз меняло название), местные военкоматы совершали подворные обходы и запрашивали родных о солдатах, которые не вернулись с фронта. Видимо, кому-то хотелось уточнить цифры потерь. Выясняли, когда были последние письма. А письма не сохранились, и даты назывались очень приблизительные. А потом «набрасывали» от двух до четырех месяцев от последнего письма и ставили чернильный штампик «пропал без вести». Дату вписывали от руки. Получалась более или менее четкая картина. Хотя и недостоверная.
Когда, уже в 1990-е годы, шла работа над книгой «Память», бывшим фронтовикам в составе авторского коллектива было ясно, что «пропавшие без вести» на самом деле давным-давно погибли. И приблизительную дату решили считать датой гибели. Так и написали.
Что с точки зрения исторической было неправдой, а с точки зрения нравственной — вполне оправданно и понятно. Если ваш отец или дед погиб на войне — это одно. А если пропал без вести — совершенно другое. Тем более, что рудимент старого страха сталинских времен, эхо приказа N 227, мнения, что «у нас нет пленных, а есть только предатели» сохранялись и, думаю, еще сохраняются до сих пор.
… А теперь вернемся к большому упоровскому списку, о котором мы говорили в прошлом, 71-м выпуске «Охоты за тенью». Напомним, что в этом списке фамилии 70 солдат, ушедших с 229-й дивизией под Сталинград.
Что принесли наши розыски? О тридцати из призывников нет ни слова в официальных базах данных. 19 — числятся в без вести пропавших.
Восемь попали в плен: Лесков Палладий из 610 отдельного батальона связи. Иван Прохоренков, его освободили союзники в Норвегии. Александр Удальцов, рядовой 783-го СП, попал в плен 26 августа. Через два дня бежал, скрывался на оккупированной территории. После освобождения прошел фильтрацию и направлен в конвойные войска. Его однополчанин Иван Некрасов провел в плену почти три года. Дмитрий Некрасов после освобождения и фильтрации был зачислен в 41-й гвардейский стрелковый полк. Убит в бою 21 августа 1944 года, похоронен в Польше…
Еще восемь вышли из окружения и были сразу зачислены в другие части. Воевали, но до победы не дожили. Алексей Доронин похоронен в братской могиле села Гремячье Воронежской области. Петр Губин прошел с боями дальше: «Красноармеец Губин Петр Яковлевич в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество был ранен и умер от ран 27 июля 1943 г. Похоронен: Сталинская обл. лес сев. села Пришиб» — это из справки 84 гв. медсанбата 70-й гв. СД. Яков Онохин убит под Керчью и похоронен на высоте 82,5. Петр Шлен-кин погиб в Николаевской области, а Иннокентий Козлов — в Польше. Иван Тищенко умер от ран за три месяца до победы.
Домой вернулись пятеро. Пятерых миновали пуля, плен и забвение. По крайней мере, их имена мы нашли в четвертом томе сборника «Солдаты Победы» и на сайте ОБД «Мемориал».
Это Фирс Волосников, Федор Удальцов, Михаил Ляпунов, Сергей Гурбан и Михаил Плесовских.
Пятеро из семидесяти. Где-то я читал, что самый жестокий удар война нанесла именно по тем, кто родился в 1923 году. Из каждой сотни солдат уцелели единицы. Наша частная статистика это подтверждает. Впрочем, никого из них уже нет с нами.
Кто знает, что скрывается за зыбкой занавеской тьмы, отделяющей бытие от небытия? Может быть, там, в солдатском раю, нашли вечный покой бойцы, отдавшие жизнь за родину. А те, кто по прошествии лет покидает этот мир, находят свое место все в том же строю, где видно грудь четвертого человека, где рядом товарищи, такие же, как 70 лет назад, — безусые и веселые, надеющиеся, что огненный шквал пощадит их. Ведь каждый из них в декабре 1941 года очень надеялся дожить…
А получилось то, что получилось.