Братство Большой Борозды
25 июня 2011 года они встретились вновь. Те, кто вышел из стен журфака Уральского госуниверситета имени Горького в 1975-м — и не просто так, а с новенькими дипломами.
У новой встречи была замечательная изюминка (истинно журналистское слово, без которого снова не обойтись). Все вместе мы написали книгу воспоминаний. А название придумал Сергей Корниенко — «Точка возврата». Наверное, мог быть у книги и подзаголовок — «Как молоды мы были…», как пел когда-то для нас Александр Градский.
Счастлив, что есть в этой книге и написанные мною строки, посвященные «картофельному братству», нашим трудовым отрядам, участвовавшим в осенней страде. Мы здорово вкалывали тогда, уставали, натирали мозоли, ели в основном ту же самую картошку и много капусты (а на мясе, напротив, экономили, чтобы заработать побольше — и в советское время кормили не бесплатно). И все равно это было замечательное время — время обретения истинной дружбы (а для кого-то — и любви), вызревания каких-то новых, совершенно взрослых и очень важных отношений товарищества и корпоративных уз, как это могли бы назвать сегодня…
Очень хотел бы, чтобы мои читатели, познакомившись с этим отрывком из книги «Точка возврата», обратились к своей памяти, к своим давним неостывшим эмоциям — и вспомнили все самое лучшее, дорогое, из нашего светлого студенческого времени. Когда мы были молодыми.
Я никогда не писал стихов. Кроме одного-единственного случая. В студенчестве, на «картошке» в колхозе. В той самой неповторимой деревне Зауфа Красноуфимского района Свердловской области, которую никогда не забуду — такое просто не забывается.
Отдал бы все свои газетные репортажи, написанные за три с половиной десятилетия, чтобы вернуть это славное времечко! А потом проснуться от чудесной яви сна и сказать: «Это было трудно, очень трудно… Но и прекрасно!»
Я не любил и не читал стихов. И до сих пор (стыдно признаваться, но это так) не читаю за редким исключением. Стихи-песни Владимира Высоцкого — наверное, исключение из правила, старая любовь не ржавеет…
Но однажды на нескончаемой борозде в голове, почти уткнутой в землю (выкопанную картошку не собирают на коленях), родились почти поэтические строки. Может, голову напекло, а может, это был тот край-конец, после которого люди и начинают писать стихи: кто-то от переполняющего его счастья, а иные, как я, потому что это помогает преодолеть накопившуюся усталость и найти новые эмоции, чтобы встряхнуться и возрадоваться жизни.
И вот что получилось…
Солнце в глазах — слепящее…
Спину согни, горящую.
Валишься от усталости
Чаще, чаще, чаще!
Проклята будь, картошка,
Жестокая ты за то что!
И хочется крикнуть истошно:
«Нам тошно! Нам тошно!
Нам тошно!»
Солнце в глазах — радужное…
Но спину сгибая, натруженную,
Ты шепчешь, шепчешь натужно:
«Так нужно! Так нужно!
Так нужно!»
«Самопальное» стихотворение было опубликовано в нашей стенгазете, которую вывешивали в столовой. Я стихами очень гордился и, с трудом сдерживая самодовольную улыбочку, как бы невзначай останавливался перед большим листом ватмана и, на виду у всех, перечитывал собственные строки — они мне очень нравились.
… Теперь, за неимением картофельной плантации, все наиболее интересные сюжетные ходы своих статей и самые удачные заголовки придумываю… ночью. В коротких паузах между «таймами» сна. Встаешь ночью водички попить — и вдруг начинаешь конструировать, отвергать одно и предлагать самому себе другое. Иногда из-за этого второй или третий «тайм» наступает с большим опозданием. А потом еще ворочаешься и не можешь уснуть. И утром встаешь с ощущением, что недоспал… Но сюжет-то вот он, тут, готовенький — он вспоминается сразу, и никакая головная боль не может отменить это событие!
Но я отвлекся от картофельных мемуаров.
Сегодня, по истечении многих лет, твердо уверен: только эти картофельные битвы, ежедневное сражение с собственной ленью и некоторой изнеженностью хрупкого мальчика, выросшего под маминым крылом, дали мне шанс стать мужчиной. Это было, если хотите, первое приближение к Большим Мужским Трудам и Заботам.
С отрядами журфака я был в Зауфе четыре раза. Четыре сентября (с 1970-го по 1973-й; в последний раз мы прихватили еще и изрядный кусок октября из-за тяжелейших погодных условий — то было самое суровое испытание).
… А началось с… казуса, исключительно малоприятного. Празднуя свое поступление на факультет журналистики, я в общежитии у старшего брата (он учился в УПИ) выпил и с кем-то подрался. И пришел на собрание перед отъездом в колхоз с пластырями на побитом лице. Хорошо помню, как Борис Лозовский, один из руководителей колхозного отряда и нынешний декан журфака, знакомясь со мной и узнав фамилию, шутливо спросил: «Кого протаранил?»
Я что-то соврал: мол, упал, очнулся, пластырь на лице… Борис Николаевич, похоже, мне не поверил, хмыкнул и ничего не сказал.
Свой первый колхоз помню смутно. Наверное, потому, что неимоверно уставал, особенно в самые первые дни. Падал вечером замертво — и погружался в сон без снов. А утром находил в себе силы подняться и снова выйти в борозду. Для белоручки, не привыкшего к физическому труду, это было запредельное испытание. И совершенно необходимое — с высоты прожитых лет говорю это уверенно.
Зато когда на привокзальной площади, уже в Свердловске, нам выдавали деньги, и тот же Лозовский отсчитал мне честные сто рублей (неплохие по советским временам деньги) — я почувствовал себя Большим Мужчиной, Умеющим Зарабатывать. А чуть позже, с невыразимой гордостью, выложил те красные червонцы перед мамой — и она удивилась искренне и с волнением: «Тебе столько заплатили?»
Ничего удивительного, что через год я сам запросился на колхозную ниву. Там были братство, простор полей и живительный чистый воздух. Там были… да-да, вы угадали… девушки, в том числе и совершенно новые — первокурсницы, и едва ли не все красивые!
О колхозных романах когда-нибудь напишу отдельно. Вот только одна сценка: после «банкета» в честь Международного дня солидарности журналистов (8 сентября — тогда я не знал, что это будет днем моей будущей свадьбы) Володя Тереб идет вслед за девушкой и Толей Касаткиным. Девушкее нравится Толя — он комиссар отряда, играет на гитаре и замечательно поет, и вообще обаяшка. Тереб ревнует, он идет следом за милой парочкой и ворчит: «Не ходи с ним… Пойдем погуляем!» (Пишу и роняю скупую мужскую слезу: Владимир Андреевич Тереб, мой давний друг и товарищ по «Тюменской правде», рано, слишком рано ушел из жизни — прожил лишь чуть больше сорока. Земля тебе пухом, Володя! А я тебя помню совсем молоденьким — там, в Зауфе, на вечерней дороге…).
Там же, в колхозе, родилась «песня на все времена», которую написали Лозовский, Касаткин и, по-моему, еще и Сережа Корниенко. Песня грузчиков, достойная видеоклипа и платинового диска. «А нам хоть ГАЗы, а нам хоть МАЗы — мы их нагрузим все равно. Пускай нам ветер ломает плечи — ему назло, нам повезло!»
Да, нам повезло, нам всем повезло, что в нашей жизни были Зауфа, и картофельное братство, и совместная пахота от рассвета до заката, и промокшие под дождем штормовки, и поцелуи украдкой на крылечке деревенской библиотеки — усталые, но все равно сладкие. И наваристый супец от Люды Пухлий (тюменцы знают ее под фамилией Машинова) и ее компании. И замечательная жестяная доска, привезенная с красноуфимской станции и вывешенная в столовой — «Закрой сифон и поддувало».
И счастье возвращения: все позади, и мы, отмывшие в душе общежития свои ладони (грязь под ногтями, увы, еще оставалась), переодевшиеся в цивильное, сильные, довольные собою, едим пельмени в забегаловке на улице Белинского в Свердловске. Пельменей много, в них мясо, на котором экономили в колхозе; пельмени запиваются водкой — тут слово из песни не выкинешь… Вот оно, чувство победившего в Большом Картофельном Десанте.
Не забывается такое никогда. Жаль, что не повторяется! Отмотать бы магнитную ленту жизни, нажать «Стоп» и запустить заново…
Повторите все заново! Повторите! Я прошу.
***
фото: Свитер – замечательная одежда для осенней страды. Особенно если с неба льет, а ты не имеешь права покинуть борозду до самого вечера. В 1974-м, когда дождь не прекращался две недели, а потом плавно перешел в мокрый снег, не спасали и два свитера, надетые под штормовку. Ничего – выдержали!